Разгром Всеэфиопского Социалистического Движения

В целом, первые серьёзные разногласия между Дергом, - в том числе и с его радикальной фракцией во главе с Менгысту, - и MEISON (Всеэфиопским Социалистическим Движением) возникли еще в марте 1976 года, когда “критически поддерживавшие” военных левые, прознав о планах генералов организовать массовый “Крестьянский марш” против эритрейских сепаратистов, активно выступили против этой авантюры. Не только потому, что это действительно была заранее провальная авантюра. Но и потому, что, оценивая войну с сепаратистами как “вынужденную” и “оборонительную”, MEISON призывал к сценарию мирного разрешения конфликта. Рассматривая целенаправленное обострение Дергом ситуации в Эритрее как продолжение старой “имперской” политики национального угнетения. 

Собственно, лидер MEISON Хайле Фыда и был тем человеком, который раз за разом пытался инициировать поворот правительства к мирным переговорам с сепаратистами (в том числе - при посредничестве правительства враждебного к Эфиопии Судана), всякий раз наталкиваясь на противодействие со стороны военных, которые мало интересовались “разрешением национального вопроса на основе марксизма-ленинизма”, предпочитая испытанные методы силового подавления окраин. В этом, кстати, вплоть до своей нелепой смерти военных поддерживал лидер Пролетарской Лиги Сэнай Ликке, - влиятельный конкурент Хайле Фыды в области теории, - квалифицировавший эритрейских сепаратистов (в том числе и левых из Народного Фронта Освобождения Эритреи) как “контрреволюционеров”.

В практическом же плане трещина между Дергом и MEISON начала расширяться во время “красного террора” 1976-77, когда под эгидой левых вырос огромный вооруженный аппарат городской “Революционной гвардии”, что естественно не могло не пугать военно-бюрократическую верхушку. 

Однако ключевым фактором, превратившим разлад между военным правительством и MEISON в прямой конфликт, стало сближение Эфиопии с СССР.

Тут необходима довольно длинная предыстория.

После отстранения императора в 1974 году, и даже после провозглашения курса на построение “эфиопского социализма”, США не переставали оставаться основным стратегическим партнером сохраняющей “неприсоединившийся” статус Эфиопии. Сами представители военной хунты убеждали американцев в том, что социалистическая риторика не означает перехода Эфиопии в социалистический лагерь, поэтому никакой паники в Вашингтоне по поводу нового курса бывшей империи не наблюдалось. 

Однако широкая националистическая программа модернизации промышленности/сельского хозяйства и перевооружения армии (ака “эфиопского социализма”), требовала денег, а США явно проводили двойственную политику, все-таки опасаясь “ухода” Эфиопии в сторону Востока, и навстречу пожеланиям африканских друзей не шли.

Поэтому эмиссары Дерга логично начали поглядывать в сторону социалистических стран. Первым пунктом, куда был в марте 1976 брошен зов о крупной денежной помощи, была КНДР, перед которой Эфиопия даже принесла официальные извинения за участие в Корейской войне своих солдат на стороне ООН. Но корейцы, удивившись масштабу запросов, дипломатично ушли от ответа. Обращения к Китаю были столь же безрезультатны.

И тут, как по заказу, на горизонте возникли советские товарищи, причем этими первыми советскими представителями были…делегаты Русской Православной Церкви. СССР, не желая нагло вторгаться в сферу влияния американцев, в 1975 году для “прощупывания почвы” прислал в Эфиопию представителей “братской” и как бы “нейтральной” РПЦ (многие удивятся, но РПЦ не вчера превратилась в “мягкую силу” для поддержки влияния родного государства). С этого момента начинается укрепление связей между СССР и новой Эфиопией, апофеозом чего стал визит в июле 1976 в Страну Советов представителя военной хунты Могуса Вольде Микаэля, который изложил московским товарищам просьбы о помощи, прежде всего конечно военной.

Ну а после “внутреннего переворота” Менгысту Хайле Мариама 3 февраля 1977 года, о ходе которого советское посольство было детально проинформировано, просьбы о помощи усилились многократно.

Иронично, что сближение Менгысту с советскими товарищами не могло произойти без некоторого влияния самого MEISON, который рисовал Менгысту наиболее левым из представителей Дерга, обеспечив рост его авторитета не только среди эфиопских и зарубежных социалистов, но и среди дипломатов соцстран. В итоге, в какой-то момент советские товарищи пришли к выводу что это “наш человек”; происходит сближение между Менгысту и советскими представителями, а с февраля 1977 года прямой контакт между ними, - без официального привлечения Департамента Иностранных Дел, - стал постоянным. 

К тому моменту дела у Эфиопии на международной арене шли уже довольно плохо. “Красный террор” с его бесчисленными жертвами вызвал существенное охлаждение отношений Дерга с новой американской администрацией Джимми Картера, поставившего “защиту прав человека” в центр своей международной политики. 

С другой стороны, продолжение войны в Эритрее привело к напряжению в отношениях с арабскими странами, сочувствующими сепаратизму.  В общем-то, именно давление арабского мира стало конкретной причиной введения Картером тяжелого оружейного эмбарго. В итоге, военное сотрудничество (а США по-прежнему являлись основным партнером Эфиопии в военной сфере) было резко свернуто.

В тот же самый момент начала давать результаты давно назревшая конфронтация между Эфиопией и Сомали в связи с националистическими и экспансионистскими замыслами Сиада Барре по поводу эфиопской провинции Огаден, исторически населенной сомалийцами. Учитывая то, что сомалийская армия активно перевооружалась и переобучалась за счет СССР (ибо пришедший к власти в 1969 генерал Барре тоже провозгласил курс на строительство социализма), для оказавшейся в изоляции Эфиопии этот новый конфликт не сулил ничего хорошего.

Празднование годовщины Сомалийской революции в 1977

Наконец, из подчинения Аддис-Абебы вышли и пограничные с Суданом территории, на которых действовал правомонархический Эфиопский Демократический Союз, напрямую опиравшийся на суданскую армию. 

Необходимо было срочно выходить из этого тяжелейшего положения, поэтому взявший в феврале 77 все бразды правления в свои руки Менгысту вполне логично повернулся в сторону СССР, умоляя оказать поддержку гибнущему “революционному режиму”. И Советский Союз руку помощи Эфиопии протянул: в мае 1977 Менгысту Хайле Мариам посетил Москву, где были подписаны договора о военной помощи, техническом и экономическом сотрудничестве.

При этом сами “московские друзья” оказались в затруднительном положении, учитывая назревающий сомалийско-эфиопский конфликт вокруг провинции Огаден. 

Т.к. обе страны были “социалистическими” и теперь просоветскими, СССР инициировал активную челночную дипломатию, пытаясь унять страсти, в том числе и предложением о создании федерации Сомали, Эфиопии, Джибути и Южного Йемена. Но все миролюбивые замыслы Советов оказались тщетны: вожди революции не шли на компромисс ни в какую. Сиад Барре был фанатизирован идеей Великого Сомали, а Менгысту, защищая территориальную целостность страны, выгодно использовал фактор внешнего врага и патриотические лозунги для консолидации масс вокруг своей фигуры. При этом и тот и другой обосновывали свои полярно-противоположные позиции необходимыми ссылками на Маркса и Ленина и искрометной революционно-антиимпериалистической риторикой, сводя с ума московских товарищей.

Бойцы Фронта освобождения Западного Сомали (Огадена)

Первым напряжения не выдержал Сиад Барре. Осудив “вмешательство” (т.е. военную помощь) Москвы в эфиопско-сомалийские отношения, он мало-помалу начал дрейфовать в сторону запада, обещавшего поддержку в случае конфликта. Однако в середине июля 1977 США, Англия и Франция отказались от своих обещаний поставок оборонительного вооружения. Это стало известно в Москве, которая впала в ярость. Хотя Барре в том же месяце прибыл в СССР чтобы договориться о новых поставках, здесь его встретили предельно холодно и, с этого момента риторика вождя Сомалийской революции стала все более враждебной к Москве (хотя и не утратила былой “левизны”).

Кстати говоря, Менгысту действовал примерно так же. Недовольный промедлениями советской стороны с поставками, в сентябре 1977 он позвонил временному поверенному в делах США в Эфиопии чтобы запросить запчасти для самолетов и оружие. Естественно, американцы ответили отказом. Тогда хитрый Менгысту пошел на шантаж Советов, собрав пресс-конференцию 18 сентября, на которой осудил продолжающиеся поставки советских вооружений Сомали, т.к. это было равносильно поддержке “реакционного режима Барре”. Эта примитивная манипуляция дала результат, т.к. СССР сделал окончательный выбор в геополитическом противостоянии, начав в конце сентября массированные военные поставки в Эфиопию, а 19 октября уведомив Сомали об официальном прекращении военного сотрудничества. Вызвав еще бóльшую злость Барре, который 13 ноября разорвал дипотношения с СССР и Кубой, изгнав всех военных советников и закрыв все советские морские и авиационные базы.

Революционные сомалийские девушки-солдаты

К тому моменту война между Сомали и Эфиопией уже официально полыхала вовсю: 23 июля 1977, в рамках “поддержки антиколониальной борьбы народов Западного Сомали”, в провинцию Огаден вошла регулярная сомалийская армия, начавшая быстрое продвижение вглубь Эфиопии.

Революционные эфиопские девушки-солдаты

Стратегическое отступление эфиопов продолжалось вплоть до декабря 1977 года, когда в страну хлынули потоки кубинских и южнойеменских интернационалистов, знакомых с советским оружием лучше, чем сами эфиопы. А переехавшие из Сомали советские спецы, понимающие слабые стороны сомалийской армии, - которую они же и готовили, - разработали план контрнаступления, начавшегося в феврале 1978. Сомалийцы были смяты и в беспорядке отступали. 19 марта Барре заявил, что все сомалийские солдаты покинули Эфиопию. Война между двумя социалистическими странами закончилась.

***

Между тем, руководство MEISON, наблюдавшее изнутри за начавшимся в феврале 1977 резким разворотом Дерга в сторону СССР, пришло в волнение.

Как уже было сказано, эфиопская левая принципиально дистанцировалась от китайско-советской полемики с её обвинениями в сторону Москвы в “социал-империализме” и “перерождении в буржуазную диктатуру”, придерживаясь “классической” левой антиимпериалистической парадигмы.

Выражая солидарность с борющимися против колониализма народами Африки, сражающимися с западным империализмом народами Латинской Америки и Азии, эфиопские левые, - подчеркивая растущую зависимость своей “нейтральной” страны от США и Западной Европы, - именно условный “капиталистический Запад” рассматривали в качестве основного противника народов мира, насаждающего повсеместно зависимые диктатуры, целенаправленно тормозившие политическое и экономическое развитие Третьего мира во имя благополучия “империалистического центра”. С этой точки зрения Советский Союз, первое в мире государство рабочих и крестьян, идущее в авангарде антиимпериалистической борьбы, рассматривался эфиопами в целом позитивно.

Однако в начале 70-х, - во многом благодаря китайско-албанской риторике и европейскому движению “новых левых”, которые видели в Союзе скорее “государственно-капиталистическое” образование под фальшивым красным флагом, - былые симпатии к СССР подверглись первым испытаниям.

И если Эфиопская Народно-революционная Партия (IHAPA), достаточно быстро восприняла постулат об опасности превращения Эфиопии в “геополитическую марионетку” СССР через поддержку Москвой репрессивной военной хунты, то MEISON, скованный “критической поддержкой” режима, старался максимально долго сохранять позитивное отношение к Советскому Союзу. 

Плакат европейской секции IHAPA к демонстрации против "вмешательства советского социал-империализма" в Африке. 1978

Однако усиление влияния советских и кубинских представителей на военную хунту не могло не вызвать реакции со стороны “проправительственной” левой, которая опасалась ослабления собственных позиций.

Вполне логично, что уже в марте 1977, после встречи Менгысту с Фиделем Кастро, MEISON почувствовал опасность того, что его роль “политических советников” Дерга может быть перехвачена кубинцами и русскими, и тем самым вся выверенная тактика “критической поддержки”, строившаяся на “ползучем” захвате власти самими левыми, потерпит фиаско. 

Три лидера свободного мира: Брежнев, Менгысту Хайле Мариам и Фидель Кастро

Ибо, несмотря на деловые отношения с хунтой, руководство MEISON не воспринимало военных как “политический классовый субъект”. Как для оппозиционеров из IHAPA, так и для “проправительственной” левой из MEISON, Дерг продолжал оставаться бюрократической кликой родом из “старой” Эфиопии, имевшей целью укрепление самого государства, а не осуществление социальной революции. А все проводимые радикальные реформы, - начиная от отстранения императора, заканчивая ликвидацией феодального землепользования, - объяснялись требованиями развития “государственно-бюрократического капитализма” с одной стороны, и низовым давлением с другой. Но когда реформы, благодаря революционной инициативе масс, начинали выходить из-под контроля, грозя обрушить власть самой военной хунты, Дерг моментально нажимал на тормоз. 

Будучи интегрирован в государственный аппарат, MEISON хорошо видел эту “реакционную тенденцию”, с которой “проправительственные” левые неустанно боролись. И, закономерно, Всеэфиопское Социалистическое Движение полагало, что только организованное им самим постоянное давление на колеблющуюся хунту является залогом развития революции в правильном направлении.

В то время как опора на иностранные силы, заинтересованные не в развитии социальной революции, а, прежде всего, в укреплении собственного геополитического влияния, может затормозить революционный процесс в угоду создания “центра сильной власти” на стратегически важном для иностранцев направлении.

От этих суждений был лишь один шаг до вывода о том, что материальная заинтересованность Советского Союза в контроле над эфиопской революцией через поддержку все более репрессивного военного режима, является абсолютно идентичным европейско-американскому доминированию имперской эпохи. Когда империалистические державы (Италия в 1889 и США в 1953) стремились навязать свою опеку над древней независимой державой под предлогом “помощи и защиты” монархии.

Поэтому ни оппозиционная IHAPA, ни “проправительственный” MEISON не поверили в то, что обещанные кубинские и советские оружейные поставки являются проявлением “пролетарского интернационализма”, как это заявлялось. 

IHAPA сразу же перешла на язык китайско-албанской риторики, обвинив СССР в “социал-империализме” и в том, что советское руководство действует как “новые цари”, променяв интернационализм на имперские замыслы. И что основной задачей СССР является трансформация Эфиопии в собственный геополитический форпост в Африке, для чего советские стремятся погасить огонь широкой социальной революции руками военной хунты. Естественно, в ход пошли аргументы о перерождении советской диктатуры пролетариата в диктатуру партноменклатуры и трансформации пролетарского интернационализма с прицелом на социальное освобождение в политику империалистического вмешательства в дела других стран с целью поддержания собственного геополитического величия. Сюда же был брошен аргумент о лицемерном отстаивании “святости эфиопских границ”, т.к. Эритрея, где бушевало левое сепаратистское движение, была необходима СССР для выхода к Красному морю, что в условиях ухудшения отношений с Сомали стало чрезвычайно важным для советского гегемонизма.

MEISON действовал более осторожно, но и он весной 1977 в своей прессе разразился циклом статей и воззваний, в которых, указав на важность сотрудничества с социалистическими странами, подчеркнул, что “революция должна опираться на 28 миллионов эфиопов и на собственные ресурсы страны”. И что как только “мы начнем отклоняться от этого правильного пути и возлагать надежды на иностранные силы,...мы парализуем нашу революцию, подвергнем опасности нашу вековую национальную независимость и начнем готовить Эфиопию ко дню нового порабощения”.

Дальнейшему обострению ситуации содействовало то, что, заручившись советской поддержкой, Менгысту действительно приступил к постепенному выдавливанию членов MEISON из госаппарата.

Прежде всего, почти сразу же после “внутреннего переворота” в феврале 1977 Менгысту взялся за создание собственной подконтрольной “авангардной” партии, которая бы легитимизировала окончательное установление его собственной диктатуры. POMOA (Временное управление по делам массовых организаций), изначально задумавшийся как костяк будущей общеэфиопской революционной партии, на эту роль уже не подходил, т.к. фактически контролировался членами MEISON.

Поэтому 26 февраля 1977 было объявлено об учреждении Союза эфиопских марксистско-ленинских организаций (акроним EMALEDH), который должен был стать эмбрионом “революционной партии рабочего класса”. Причем в это добровольное объединение эфиопских марксистов вошли те же самые организации, которые составляли костяк POMOA: MEISON, Пролетарская Лига, Революционная борьба угнетенных эфиопских народов, Эфиопская марксистско-ленинская революционная организация и Революционное пламя. 

В чем отличие?

Основное отличие было в том, что в EMALEDH на первые роли были выдвинуты члены лояльных Менгысту групп - Революционного Пламени и Пролетарской Лиги. В то время как MEISON был оттеснен на периферию.

Вслед за этим началось устранение из госаппарата непосредственно функционеров, принадлежащих к Всеэфиопскому Социалистическому Движению: под предлогом “увеличения эффективности” их заменяли на советских, кубинских, южнойеменских и восточногерманских советников. Что вызвало у руководства MEISON настоящее бешенство, учитывая что программа EMALEDH содержала циничный призыв к “самостоятельности Эфиопской революции”.

Очевидно, что новый курс Менгысту ставил крест на надеждах левых перехватить руководство над развитием революционного процесса. Неприятие советского вмешательства в высших кругах организации достигало в некоторых случаях убеждения, что союз с Дергом должен быть разорван даже если это будет стоить гибели самого MEISON.

Первого мая 1977 года, как раз в тот момент когда преданные правительству силы уничтожали актив IHAPA, MEISON организовал грандиозную манифестацию, на которой впервые и очень громко были озвучены доселе совершенно нехарактерные лозунги против имперского амхарского шовинизма, реакционного бюрократизма, попрания демократии и распродажи национального суверенитета. Хотя напрямую никаких имен не звучало, присутствовавший на параде Менгысту не мог не осознать, что все эти слоганы направлены против Дерга. 

MEISON на Первомае 1977

В качестве ответной меры в мае началась реорганизация POMOA, этого оплота MEISON. Дерг лишил политический центр значительной части полномочий и финансирования, параллельно проводя массовую замену “нелояльных” кадров.

Само руководство MEISON полагало, что масштабная чистка правительства против левых являлась прямым следствием советского вмешательства, что всемерно укрепляло постулат о “социал-империалистическом” характере СССР. Не совсем понятно, насколько весомой здесь была роль советских дипломатов, ибо сами военные и без подсказок со стороны прекрасно видели опасность, исходящую от левых, постулировавших необходимость передачи власти и оружия в руки рабочего класса. Но то, что советские специалисты были обеспокоены влиянием критически смотревших на СССР левых радикалов, не вызывает сомнений.

Это подтверждается стенограммой встречи Менгысту с советским послом в Аддис-Абебе 29 июля 1977, в ходе которой дипломат обратил внимание на “антисоветское влияние” внутри Эфиопии, которое распространяют некоторые частные лица. Мэнгысту согласился с тем, что дело марксистско-ленинской пропаганды поставлено неудовлетворительно и указал, что государственные органы уже предпринимают необходимые меры с целью исправления положения.

Последней каплей в отношениях между хунтой и MEISON стал декрет 14 июля 1977, выводивший политическую школу Yekatit66, - кузницу государственных кадров, - из-под управления POMOA (фактически MEISON) в управление специального комитета Дерга. В условиях развернувшейся сомалийско-эфиопской войны, - которую MEISON поддержал как “оборонительную”, - это стало серьёзным ударом по левым, надеявшимся использовать подъём массового патриотизма в собственных целях, и поэтому через эту кадровую школу уже развернувших широкую политическую работу среди призванных на сомалийскую войну граждан.

Если ранее среди умеренных руководителей MEISON еще теплились версии о том, что государственная бюрократия желает рассорить партию и радикала Менгысту, теперь всякие вопросы отпали. Уже 28 июля MEISON выпустил сообщение об отзыве своих представителей с официальных форумов и постов и уходе в подполье. Сопроводив коммюнике следующими аргументами:

“марксистско-ленинские организации должны немедленно реализовать права наций на самоопределение, а не признавать их в принципе”;

“все демократические права угнетенных должны быть признаны немедленно”; 

“вместо занятия конкретными практическими вопросами единый левый фронт (EMALEDH) занимается очернением MEISON и написанием программ, которые никогда не будут реализованы”;

“неспособность Дерга вооружить массы создала условия для нападения Сомали”;

“военное правительство целенаправленно ослабляет вооруженные гражданские ассоциации в угоду усиления бюрократического феодально-буржуазного аппарата”. 

Фактически, MEISON объявил, что началась контрреволюция и Менгысту является её авангардом.

Этот демарш, совершенный в неподходящих условиях войны, был сразу же официально объявлен “бегством с революционного фронта”, поэтому правительство приняло жесткие меры: было заявлено, что в отношении членов MEISON отныне действует закон “революционной целесообразности”, что означало начало казней и чисток.

В течение следующих месяцев сотни кадров организации были убиты там, где их настигали органы правопорядка, еще больше людей оказались в тюрьмах и были подвергнуты пыткам.

На сомалийско-эфиопском фронте воцарился режим внутреннего террора, поскольку лояльные правительству члены Революционного Пламени при поддержке армии прямо на позициях уничтожали добровольцев из MEISON, а так же тех ополченцев, кто был заподозрен в симпатиях к ним. 

MEISON попытался организовать вооруженное сопротивление, но это вышло не очень хорошо: выстроенная в ходе “красного террора” репрессивная система оказалась гораздо сильнее. Тем не менее, к концу 1977 года столица и многие города снова погрузились в хаос: проправительственные народные милиции сражались с народными милициями MEISON, а полиция и военные чистили городские ассоциации от новых “анархистов, троцкистов и реакционеров”.

Броневики, трупы на улицах, стрельба, громкие революционные марши, транслируемые через громкоговорители, угрозы, принудительные митинги “возмущенных граждан”, шпионы и доносчики, расстрелы подозрительных в кварталах - все это опять стало частью повседневного пейзажа. 

Новая волна террора буквально разрушила огромный аппарат MEISON, идеологи организации Хаиле Фыда, Негист Аданэ, Дэста Тадессе были схвачены в провинции и впоследствии казнены, многие другие лидеры были либо убиты, либо покончили с собой перед опасностью ареста. 

Несмотря на всю свою силу, уничтожение MEISON было для Дерга куда более легким делом, нежели уничтожение изначально оппозиционной IHAPA, т.к. объявив о “критической поддержке” военной хунты в феврале 1975, структура действовала легально, были известны все её ключевые кадры, никакой подготовки к подполью не велось. Поэтому уже в апреле 1978 года MEISON был полностью ликвидирован, а вслед за этим последовало официальное заявление об его исключении из Союза эфиопских марксистско-ленинских организаций.

Впоследствии, выжившие и разбежавшиеся по всему миру члены Всеэфиопского Социалистического Движения всю вину за свое поражение сваливали на советский “социал-империализм”. Подчеркивая своё отличие от “крикливых мелкобуржуазных радикалов” из IHAPA, MEISON именно себя обозначал как наиболее последовательное движение, боровшееся за установление в Эфиопии подлинной социалистической демократии, разумно избегавшее до последнего момента конфронтации с военной хунтой. Однако, советско-кубинское вмешательство сломало умную тактику постепенного разрушения эфиопского буржуазного государства через выстраивание левыми параллельной власти, т.к. советскому гегемонизму на самом деле не нужна была никакая социалистическая демократия, а нужен был военно-фашистский режим, мимикрирующий под социалистический, изолированный от народа и поэтому марионеточный. 

Так же как американский империализм и внутренняя реакция, СССР был прямо заинтересован в устранении образовавшегося “двоевластия” и концентрации всей власти в руках узкой группы военных реакционеров во главе с Менгысту Хайле Мариамом. Которые, так же не будучи заинтересованы в передаче власти рабочему классу и стремясь к увековечиванию собственной “государственно-капиталистической” диктатуры, спровоцировали при советско-кубинской поддержке “белый террор”, уничтожив MEISON, единственное препятствие на пути полной ликвидации Эфиопской революции.

Таков был анализ выжившими членами MEISON произошедшей катастрофы, однако они ошибались, полагая, что были единственным препятствием к установлению “фашистской диктатуры, прикрытой красным флагом”. Ибо борьба товарища Менгысту с “троцкистами, анархистами и реакционерами” еще не закончилась.