Comunismul Moldovenesc

 

В апреле 1921 года, параллельно с III Конгрессом Коминтерна, по инициативе обосновавшегося в Москве левого румына Иона Дическу, - ветерана Гражданской войны, соратника Фрунзе и Раковского, - была проведена “Всероссийская конференция румынских и бессарабских коммунистов” с целью объединения сил всех живущих в РСФСР выходцев из Румынии. К тому моменту внутри Московского комитета РКП(б) уже действовало румынско-бессарабское бюро, в котором заседали в основном бессарабцы; славянизированные русскоязычные румыны.

По результатам конференции “московским румынам” во главе с Дическу удалось вытеснить из верхушки бюро выходцев из Бессарабии, заняв положение “идейного ядра”, занимавшегося разработкой амбициозного проекта революционной экспансии в Румынию и продвижения его по линии Коминтерна.

Этот пропагандистско-подготовительный период длился довольно долго и наконец, 4 февраля 1924 года группа “московских румын”, заручившись поддержкой таких авторитетных фигур как Фрунзе и Котовский (оба как раз бессарабцы), направляет советскому правительству “Меморандум о необходимости создания Молдавской Советской Социалистической Республики”, запустив процесс широкого обсуждения идеи, которая давно уже витала в воздухе. 

Основой “Меморандума” стал план расширения социалистической революции на Балканы и далее в Центральную Европу через образование “плацдарма” на левом берегу Днестра, который станет своеобразным “детонатором” для “революционизации” сначала лежащей на другом берегу Бессарабии, а затем и всей Румынии. Осуществление этой великой цели было напрямую связано с необходимостью учреждения революционной республики Молдова; экономическое развитие региона и повышение культурного уровня местного населения были задачами второстепенными, подчиненными главной экспансионистской цели.

Сразу же возникает вопрос: почему для названия этой новой революционной республики московской инициативной группой было избрано наименование “молдавская”, а не, например, “румынская”? 

Высказываются мнения (доподлинно это неизвестно на самом деле), что румынские коммунисты понимали, что их проект мог быть отвергнут самим населением Приднестровья. Ибо румыноязычные крестьяне даже на правом берегу Днестра (в румынской Бессарабии) имели очень слабое представление о собственной национальной идентичности и скорее определяли себя по региональному, - т.е. молдавскому, - происхождению. А славянизированные румынские крестьяне на левом берегу и подавно были далеки от идей о своей близости с жителями Бухареста. 

Страх сразу же потерять поддержку сельской массы этого отсталого региона (а короткая история Бессарабской ССР в 1919 году ярко показала, что без поддержки крестьян даже самым фанатичным революционерам приходится туго), а то еще хуже - вызвать недовольство навязыванием румынской “городской” идентичности, привел группу отцов-основателей Молдовы к выводу о возможности временного использования общеизвестного в регионе и приемлемого (для самих крестьян) названия “молдаване”. 

Современные румынские историки любят рассказывать о том, как большевики “придумали молдаван” чтоб нагадить Румынии, однако в реальности даже самые отчаянные “румынизаторы”-коммунисты в 1924 году вынуждены были признать необходимость обратиться к региональной идентичности местного сельского населения просто потому, что оно само себя румынами не осознавало. Румынами, - революционными румынами, - их еще предстояло сделать через аккуратную культурно-просветительскую работу, через “советизацию” румынской культуры и поддержку демократической традиции румынского народа.

Именно так мыслили сидевшие в Москве румынские коммунисты, мечтавшие превратить Молдову в “революционный таран” для штурма “балканской крепости”.

Но совсем иначе к идее “революционной Молдовы” отнеслось политическое руководство Украинской ССР.  Харьковские товарищи (столица УССР тогда располагалась здесь) смотрели на выдумки московских румын, мягко сказать, без энтузиазма.

Надо напомнить, что 1924 год - это расцвет политики “украинизации”; “позитивной борьбы” советского государства против украинского национализма через его “советизацию” и “социалистическую трансформацию”. Вполне естественно, что благодаря этой хитроумной затее, - которая в 20-е годы действительно эффектно выбила почву из-под ног “реакционной” националистической агитации, повысив во много раз лояльность местного населения советской власти - в верхних и средних эшелонах партийно-государственного аппарата УССР расселось множество товарищей, для которых культурный или этнический украинский национализм был куда ближе, чем идеалы “мировой революции”.

Тем более, если речь шла о том, что этот этап “мировой революции” будет организован за счет самой украинской республики. Ибо проект “революционной Молдовы” должен был развиваться на территории, - пусть и не особо экономически развитой, - которую украинское правительство считало “своей землей”, населенной, в том числе, и этническими украинцами. Которых украинское руководство никак не могло бросить под каток “тотальной румынизации”, о которой толковал Ион Дическу.

 

И уж тем более терять контроль над столь “чувствительным” пограничным районом, отдавая широкие полномочия в руки неких московских “варягов”, которые еще чего доброго своей национальной пропагандой разбудят “великорумынский ирредентизм” (с территориальными требованиями уже к самой Украине), харьковские товарищи явно не желали.

Т.е. неприятие украинской верхушкой “молдавского проекта” было вполне логичным и обоснованным. И в этом Харьков находил сочувствие у советского наркома иностранных дел Чичерина; человека чуждого беспредметной демагогии о “мировой революции” и озабоченного защитой интересов СССР как государства. А экспансионистско-агрессивный проект “московских румынов” ставил жирный крест даже на гипотетической возможности достижения какого-либо компромисса с королевской Румынией в ближайшем будущем. 

“Легким” дополнением, осложняющим всю эту ситуацию было еще и “изъятие” в том же 1924 году из состава УССР города Таганрога, а так же отказ Москвы рассматривать территориальные претензии Украины на часть Курской губернии (в том числе - на город Белгород). Почти что открытое неприятие значительной частью украинского руководства идей создания “революционной Молдовы” и осознание Москвой того, что отторжение от УССР еще одного региона вызовет повсеместный рост антисоветчины, исключало вариант учреждения полноценной республики. 

Между тем, отступать от этого проекта Москва не могла, т.к. решение было уже озвучено на международном уровне и даже состоялись кое-какие мероприятия в поддержку этого начинания. Отказ от идеи Молдавской республики выставил бы СССР на мировой арене в негативном свете и дал бы сильный аргумент румынской дипломатии, пытавшейся оседлать конек темы “ущемления румыноязычного населения большевиками”.

В итоге Москва приняла компромиссное решение об образовании молдавской автономии в составе УССР, де-факто выдав карт-бланш украинскому руководству на вмешательство во внутренние дела новой республики. 

Но даже этот вариант натолкнулся на тихое сопротивление украинской верхушки, которая попыталась если не сорвать, то надолго отсрочить создание АМССР, направив в Москву 15 апреля 1924 года от имени Политбюро КП(б)У резолюцию, декларировавшую “нецелесообразность” учреждения Молдовы по причине “отсутствия этнографических и территориальных данных”. Лишь нажим Москвы, озабоченной международным престижем, решил дело и 12 октября того же года молдавская автономия была наконец провозглашена.

Само собой, в этой подконтрольной Украине автономии ни о какой опасной “руманизации” речи и не могло идти. Харьковская верхушка сразу же предприняла все возможные усилия для того, чтобы изолировать “московских румын”, - продолжавших тем временем продвигать по линии Коминтерна свои фантазии о “революционном экспансионизме” - от участия в делах новой республики, создание которой они сами же и инициировали.

Сделать это было несложно, потому что, помимо экономической зависимости, АМССР оказалась зависима от Украины еще и политически (как тут не вспомнить старую идею Лимонова о том, что советская Украина была “империей внутри империи”). Потому что партийный аппарат Молдовы…функционировал как секция внутри КП(б)У. 

Формируя партийную структуру новой республики, украинские товарищи естественно отказались от услуг “неподконтрольных” им румынских эмигрантов, наполнив верхние эшелоны молдавской компартии украиноязычными и русскоязычными бессарабскими коммунистами, переброшенными сюда из украинских партийных органов. 

Недовольные столь странной кадровой политикой румынские коммунисты принялись закидывать Кремль жалобами на “изоляцию” и “отстранение” от молдавских дел. А тот, дистанцируясь от происходящего, просто перенаправлял эти критические записки в Харьков, возбуждая еще большую неприязнь к румынам со стороны украинского начальства. Потому что именно оно и являлось основным объектом критики румын.

Между тем, выходцы из Бессарабии были для Харькова удобней по нескольким причинам: 

во-первых, они сами подозрительно относились к румынам и идеям “советизации” Румынии через Молдову; это противоречие возникло еще в 1921 году в ходе дискуссий в румынско-бессарабском бюро при Московском комитете РКП(б) и с годами лишь обострялось; 

во-вторых, бессарабские товарищи неплохо знали особенности партийно-бюрократического аппарата УССР, в который были ранее интегрированы и с ними было удобно работать;

в-третьих, в отличие от румынов, наладивших неплохие связи в Коминтерне, бессарабцы не имели прямого выхода на Москву и поэтому не могли “продавить” минуя Харьков какой-либо вопрос без согласия Украины.

Со своей стороны, украинская верхушка защищала бессарабские кадры от атак румын и инициированных ими московских проверок, создавая для себя гарантию того, что подконтрольные новые молдавские элиты будут действовать в полном соответствии с интересами УССР. Которой, как уже было сказано, ни сплошная “румынизация”, грозившая затронуть проживавших в Приднестровье этнических украинцев, ни, тем более, какая-то “балканская ориентация”, способная создать ненужное пограничное напряжение, не были интересны.

Параллельно с конструированием аппарата шла усиленная борьба с остатками идейного влияния “московских румын”, апофеозом чего стала дискуссия о языке.

Еще до провозглашения АМССР, в августе 1924 года, в Одесском губкоме КП(б)У, который взвалил на себя задачу строительства идейно-политического фундамента новой республики, началась тяжелая дискуссия вокруг языкового вопроса.

Г.И.Старый, имея в виду потенциал революционного воздействия на правый берег Днестра, заявлял, что крестьяне Приднестровья неплохо понимают своих “руманизированных” собратьев в Яссах (столице “исторической” Молдавии), поэтому основой языковой политики новой республики он предлагал сделать румынский канон и латинскую графику.

Как может понять читатель, эта позиция слегка напоминала проект “московской группы”, предлагавшей радикальную и полную “румынизацию” Молдовы с целью продвижения советской системы в саму Румынию. Поэтому даже куда более умеренные и сбалансированные взгляды “робкого румынизатора” Старого вызвали острое неприятие руководства КП(б)У, не желавшего иметь с румынским проектом вообще ничего общего.

Оппоненты Старого, И.И.Бадеев и А. Гринштейн (все участники дискуссии, кстати, были бессарабскими кадрами), подчеркивая различия между литературным румынским языком и говором приднестровских молдаван, настаивали на существовании не только отдельного молдавского языка, но и отдельного молдавского народа, отличного от румын и более близкого к славянам. Столь новаторский взгляд на национальный характер Молдовы пришелся по душе партийно-государственной верхушке УССР, которое, повторюсь, опасалась роста под боком “имперского румынского ирредентизма”, воспринимавшегося столь же негативно, как и “великорусский шовинизм”. 

Посему, 27 сентября 1924 года, за несколько дней до провозглашения АМССР, на IV сессии Одесского губкома представитель ЦК КП(б)У и правительства Украины Владимир Затонский озвучил официальную позицию УССР по поводу новой республики, назвав её проявлением “движения за возрождение молдавской нации”, находящейся под национальным и социальным гнетом королевской “империалистической Румынии”. Таким образом, Харьков поддержал т.н. “молдованизаторов”, отвергнув любое отождествление “молдаван” и “румын”, на чем строилась позиция инициативной группы румынских коммунистов.

А затем молчаливо были отброшены и внешнеполитические мотивы образования Молдавской автономии. На протяжении 1924 “московские румыны” продолжали продвигать идею того, что основной целью новой республики является внешняя пропаганда; “агитация в пролетарско-крестьянских массах всей Румынии”. Однако украинская и бессарабская партийная верхушка имела другое мнение. Развернув кампанию “молдавенизации” руководство АМССР совершенно игнорировало “общерумынский” контекст и никаких ссылок на перспективу румынской революции не приводило, что разительно отличалось от идеи создания “революционного форпоста”.

В отчаянии от такого разворота, Ион Дическу в январе 1925 года направил советскому руководству меморандум “О культурном строительстве в Советской Молдавии. Против русификаторского уклона под советским флагом”. В котором, в числе прочего, указывал на потерю Молдовой международной политической перспективы, на ограниченный взгляд ее руководства, не выходящий за рамки “молдовенизации” Бессарабии, на отказ от советизации румынской культуры в угоду создания культуры молдавской и на постепенное сползание к борьбе с Румынией “по линии борьбы двух национальностей”, а не “по линии борьбы двух политических систем”. 

Само собой, как молдавское, так и украинское руководство в той или иной степени осудило “великорумынские шовинистические взгляды” Дическу, который, продолжая взывать к “революционной перспективе” имел уже мало шансов на победу. Поскольку, озвученная Сталиным еще в 1924 году и далее развитая Бухариным идея “построения социализма в отдельно взятой стране” теперь не предусматривала обязательной победы мировой революции как условия выживания СССР. Соответственно, ранее достаточно весомые концепции “экспорта революции” начали терять влияние, уступая заботам советского начальства о внутренней жизни страны. Где основой разрешения национального вопроса была “коренизация”, а не молодецкий революционный экспансионизм. И инициированная под эгидой КП(б)У практика “молдовенизации” этой внутренней политике вполне отвечала. 

И хотя дискурс “освобождения молдавских братьев Бессарабии” (т.е. правобережья Днестра) из-под румынского гнета все еще формально сохранялся в риторике и пропаганде АМССР, - т.к. “бессарабский вопрос” продолжал оставаться камнем преткновения между СССР и Румынией, - никаких активных действий даже в эту сторону не предпринималось, дабы не провоцировать пограничное напряжение. 

Окончательный поворот к “молдавенизации”, - т.е. к политике конструирования самобытной “молдавской нации”, - произошел в конце 1925 года, причем по мере своего развития “молдавенизм” становился все более радикален. Если на первых парах органы “коренизации” республики занимались очищением молдавского языка и культуры только от “румынского влияния”, - не затрагивая украинских интересов и даже способствуя молдавско-украинской “дерусификации” таких смешанных городов как Балты (Первомайск) и Бирзулы (позднее Котовск), - то после 1928 года, под флагом противодействия “великорусскому шовинизму”, началась борьба уже и со “славянскими” элементами. 

Такое усиление антиславянской “самобытности” создавало опасность не только для УССР, но и для СССР в целом, поэтому в период 1931-32 гг. наиболее радикальные “молдавенизаторы” были устранены (пока - только административным путем), а их идеи были квалифицированы как “чуждые” и “непонятные” молдавским массам. 

К тому моменту излишнее усердие “молдавенизаторов” и “самобытников” действительно создавало в сельских массах Приднестровья нехорошую атмосферу, которая еще сильнее ухудшилась после начала коллективизации, сопровождавшейся голодом и разорением населения. Оба этих фактора привели к росту “румынофильских” антисоветских настроений, тем более что в румынской части Бессарабии процесс форсированной “румынизации” значительно ускорился, создавая плохой пример для молдаван советских. То есть, Румыния и СССР поменялись ролями: теперь румынская часть Молдовы выступала форпостом подрыва советского влияния на левом берегу Днестра, а не наоборот, как предполагалось в 1924.

Негативное влияние Румынии советское руководство в 1932 попыталась купировать латинизацией молдавского языка и сближением его с румынским литературным каноном, параллельно реабилитировав ранее порицаемую румынскую классическую культуру, которая отныне объявлялась “наследием молдавской нации” (существование молдаван как отдельной нации сомнению не подвергалось). Под этот поворот к осторожной “румынизации” в республику был возвращен даже Григорий Старый, вынужденный, под давлением оголтелых “самобытников” и “молдавенизаторов” еще в 1928 покинуть АМССР.

Однако долго этот новый курс не продлился, т.к. после пересмотра общей национальной политики СССР в 1933-34 гг. в связи с ростом военной опасности и необходимостью консолидации общества вокруг русского “ядра”, и “молдавенизация” старой школы и, тем более, новая робкая “руманизация” стали восприниматься как потенциальная угроза для обороноспособности страны. 

Закончилось все тем, что в августе 1937 года в АМССР началась т.н. “румынская операция”, направленная на ликвидацию влияния румынских “буржуазных националистов, шпионов и вражеской агентуры”. Репрессии прокатились катком почти по всем новым “руманизатором”, затронув и значительную часть старых “молдавенизаторов”, буквально обезглавив партийные, хозяйственные и культурные органы республики.

На посты ликвидированных, удаленных в лагеря и изгнанных “национал-уклонистов” заступали прибывшие в основном из Украины работники, которые, по собственной инициативе, в феврале 1938 года начали борьбу с “контрреволюционной латинизацией” молдавского языка, вернув кириллицу.

Интересно, что расправа с “румынизаторами” и “молдавенизаторами” в 1937-38 гг. отнюдь не привела к свертыванию самого молдавского проекта, в котором СССР, - учитывая наличие “бессарабского вопроса” и геополитического противостояния с Румынией, - по-прежнему нуждался в качестве инструмента геополитического давления.

Так что новое руководство в целом продолжало курс на развитие молдавской культуры и идентичности, не впадая при этом в крайности “руманизации”/”молдавенизации” предыдущей эпохи. Эту же политику советская верхушка продолжала и после 1940 года, когда в результате аннексии румынской Бессарабии под юрисдикцию СССР перешли земли на правом берегу Днестра, за счет объединения которых с молдавской автономией была учреждена уже независимая от Украины Молдавская ССР. 

Достаточно мягкая национальная политика продолжала осуществляться вплоть до крушения самого СССР, когда в условиях самоликвидации регулирующего центра и соответствующей идеологии, многонациональная Молдова превратилась в арену столкновений между “румынским” и “славянским” (русско-украинским) национальными проектами.