Большевизм в Чечне

 

В Грозном на площади Дружбы Народов стоит памятник, символизирующий братство чеченского, ингушского и русского народов. Русские представлены в виде Николая Гикало, ингуши – в виде Гапура Ахриева, а чеченцы – в образе Асланбека Шерипова. Все трое – официальные герои революции, якобы коммунисты. Если насчёт принадлежности Гикало к коммунистической партии вопросов как бы нет, то по поводу Ахриева и, в особенности, Шерипова есть большие сомнения.

Начать надо с того, что до революции на нынешнем российском Северном Кавказе вообще не было никакого организованного революционного движения. После февраля 1917 всеобщая политизация докатилась и до сюда, но затронула она по преимуществу более-менее развитую Осетию, где начали возникать социалистические группы, преимущественно эсеровской и меньшевистско-националистической направленности. Условно большевистской можно было назвать только осетинскую партию Кермен (Чермен), да и сами члены организации себя так именовали. Но тут нужно сделать одно замечание: "большевизм" в устах подобных людей не обозначал верность принципам РСДРП большевиков. Скорее, речь идет о радикальной плебейской тенденции, представители которой, слышав отдельные рассказы об опасных большевиках из Петрограда, борющихся за мир и землю для бедноты, сами себя начинали называть "большевиками".

 

Такими были "большевики" на Северном Кавказе, точно так же дело обстояло и на Украине, где многочисленные атаманы именовали себя "большевиками", не являясь членами ленинской партии, а чаще всего - даже не зная программы РСДРП(б) и не подчиняясь её руководству. У современника, читающего советские книжки, может сложиться впечатление о большом влиянии большевизма на Кавказе, о многочисленности кавказских большевиков, однако в реальной жизни подавляющее число кавказских "большевиков" были скорее условными левыми националистами, чаще всего даже с уклоном в религию. Так, например, "большевиками" были бойцы кабардинской Красной шариатской гвардии под предводительством Назира Катханова, или джигиты Шариатской колонны, атаковавшей осенью 1918 года контрреволюционный Моздок и состоявшей почти исключительно из мулл и эфенди.

 

Тогда как реальные большевики, типа того же Гикало, имели крайне незначительное влияние, ограниченное русским городским населением, и вынуждены были опираться на те "плебейские" силы, которые были в наличии.

 

Одним из таких многочисленных кавказских "большевиков" был и Асланбек Шерипов, чеченский националист и изначально активный сторонник Союза объединенных горцев, буржуазно-националистической организации, выдвигавшей в качестве основной цели создание федерации кавказских народов. Сначала – в качестве части Российской республики, а после Октябрьской революции – в виде независимого государственного образования. После распада Союза не только Шерипов, но и многие чеченцы и ингуши тем или иным образом примкнули к Терской советской республике. 

История этого идейного виража довольно мутная, но вполне в духе гражданской войны: в январе 1918 по инициативе переобувшихся в полёте терских казаков, осознавших что Октябрьская революция – это «русская революция», а большевистское правительство – это новая форма «национального русского правительства», в Моздоке был созван съезд народов Терека, на который ни ингушей, ни чеченцев не пригласили. Почему? Потому что терские казаки (тоже «большевики»), находившиеся в состоянии войны с ними, собственно и созвали съезд для того, чтобы сформировать из кавказских народов широкую коалицию для наступления на горных «бандитов и разбойников». 

Но явившиеся в Моздок осетины и кабардинцы, а так же горские демократы-националисты (социалистов было мало), просто "опрокинули" казачков с их великодержавными русскими идеями и увели контингент кавказских депутатов за собою на новый съезд, прошедший в Пятигорске две недели спустя. Куда уже чеченцы и ингуши были приглашены и где собственно и была провозглашена Терская советская республика: единственная на тот момент сила, защищавшая чеченцев и ингушей от натиска казаков и господ офицеров из Терско-Дагестанского правительства, за которыми уже маячили лица ненавистных горцам борцов за «единую и неделимую».

 

В общем, судя по всему, чеченцы и ингуши встали на сторону советов не совсем от того, что им приглянулись рассуждения Ильича о коммунизме и классовой борьбе. Константин Чхеидзе, беглый контрреволюционер и участник гражданской войны на Кавказе, в сборнике «Гражданская война в Кабарде» писал что

 

«...Глава чеченского большевизма Асланбек Шерипов оправдал своё сотрудничество двумя мотивами: он считал, что от большевиков чеченские националисты получат больше, чем от остальных российских группировок, - во-первых. Во-вторых, он надеялся, что из всех общественных группировок – коммунистическая скорее всех и вернее всех приведёт Россию к гибели. Тогда можно будет думать о самостоятельности и турецкой ориентации»

 

Это можно было бы списать на домыслы и лживость недобитой контры, если бы не факт того, что, с точки зрения коммунистической перспективы, Чечня представляла собою очень гиблое место. 

Если на наскоки осетин, казаков и деникинцев чеченцы отвечали по-боевому и на них можно было положиться, то насчет борьбы с "внутренней реакцией" дела обстояли глухо: чеченское общество оставалось монолитным. Сколько ни старался Гикало со своими немногочисленными парнями (в основном - русскими рабочими из Грозного) разогреть горцев против утвердившегося в Чечне шариатского правительства Узун-Хаджи, ничего толкового не выходило. Более того, часть чеченских и ингушских «большевиков» примкнули к этому Северо-Кавказскому эмирату и даже заняли в нём министерские посты. После развала эмирата Узун-Хаджи, прихода Красной Армии и включения Чечни в Горскую республику, лучше ситуация не стала.

 

Спустя 5 лет после революции, в январе 1923 года К.Е.Ворошилов, командующий войсками Северо-Кавказского округа, пишет Сталину записку о своих впечатлениях от посещения только что выведенной из состава Горской АССР Чечни:

 

«Впечатление: чеченцы, как и все другие горцы; не хуже и не лучше. Мулл, шейхов, святых и пр. чертовщины, пожалуй, больше чем у других…Владычество мулл и шейхов неограниченное…Фанатизм, темнота и невежество отменные…Убедился воочию, что наши велеречивые и многомудрые коммунисты, до сих пор работавшие в Горской республике, мало чему научились сами и научили других.

Пресловутые «расслоить», «опереться на бедноту», «вырвать массы из-под влияния кулачества и святых» и прочие красиво звучащие слова оставались на бумаге и висли в воздухе, а жизнь текла своим порядком…Можно утверждать, что до тех пор, пока мы не создадим в Чечне кадра дельных и преданных делу и партии работников, нам не на кого будет опереться и придётся тем или иным образом использовать мулл и прочих господ. Возможно ли? Вполне. Они сами этого ждут. В их Коране и сейчас имеется не одно место в тексте в нашу пользу (цитировалось на совещании и съезде), и только нужно соответственно изменить тактику…

 

...Весь ревком (Чечни) весьма слаб. Особенно, Эльдарханов (председатель ревкома). Сравнивая его со всей той братией, которую пришлось лицезреть, приходится серьёзно задуматься над судьбой и ревкома и дальнейшего Чечни. Эльдарханов бесхарактерен, безволен, глупый и чванливый старикашка. Другого, взамен ему, пока нет…

 

Рядом мер думаем укрепить своё влияние. Через мулл и прочих доберёмся до подлинных тружеников Чечни».

 

В итоге, большевизм в Чечне в первую половину 20-х действительно полностью опирался на шейха (религиозного лидера) Али Митаева, а не на совершенно бессильный ревком, наполненный исключительно дальними и близкими родственниками самого Эльдерханова, осуществлявшего все мероприятия советской власти исключительно на бумаге.

Единственный успешный акт советской власти в Чечне того периода, - борьба с бандитизмом на железной дороге, - так же был осуществлен руками мюридов Митаева и под покровом его авторитета. Понятно, что при полном отсутствии советской власти на местах, в республике ширилась анархия, росли исламистские настроения.

 

К июлю 1923 года советская власть в Чечне практически прекратила существование, т.к. реальным политическим руководителем региона стал шейх Митаев, вокруг которого формировалось широкое религиозно-политическое движение. В апреле 1924 осуществив довольно вероломных ход, ГПУ удалось выманить в Грозный и там арестовать Митаева, после чего всё стало ещё хуже, т.к. Митаев обеспечивал хоть какой-то порядок. Эльдерханов и чеченский ревком никакой власти не имели вообще и укреплять её не собирались.

 

В августе-сентябре 1925 года войсковыми соединениями ГПУ и Красной Армии в Чечне была проведена крупнейшая операция по разоружению населения (мелкие операции осуществлялись постоянно), а сам Эльдерханов вскоре был снят со всех постов как лицо, не справившееся с поставленными задачами. Но и это положения не изменило никак. Пришедший ему на смену Арсанукаев мало чем отличался от предшественника в подходе к партийно-хозяйственной работе.

 

1 января 1926 года в Чечне были назначены перевыборы в Советы, в связи с чем тейпы, наиболее пострадавшие от разоружения, а так же родоплеменная верхушка, развили небывалую агитацию в свою пользу, итогом чего стало превращение и так хилых советов в органы власти тех или иных тейпов, где рулили почти исключительно наиболее зажиточные члены родов, а так же представители духовенства. Разъездные контрольные комиссии ничего не могли поделать с этим и лишь сигнализировали в центр о «развращении советов кулацким элементом». 

Забавно, что иногда даже возникали стычки и драки между представителями различных семей, конкурирующих на выборах. Что касается бедноты, то она хранила стоическое спокойствие, будучи накрепко привязанной к системе родоплеменных отношений, потому что не видела в советской власти той силы, опираясь на которую можно было бы  выступить против патриархальных порядков. Бедняков и голытьбу звали в советы только для решения мелочных вопросов или декоративного голосования за те или иные решения, согласованные с уважаемыми людьми.

 

Запрет шариатских судов в 1926 году, а так же введение всеобщей воинской повинности для горцев, ранее освобождённых от обязательной службы в царской армии, вызвали новый шквал ненависти к Советской власти. Что в Чечне, что в соседнем Дагестане население (особенно сельское) достаточно массово саботировало призыв, причём нередко сами председатели советских органов и руководили этим саботажем. 

В других случаях председатели советов целенаправленно заносили в списки на призыв наиболее бедных, необразованных и даже совершенно больных представителей молодёжи. В итоге, в 1927 году командование Северокавказского округа вынуждено было досрочно демобилизовать новое пополнение из Чечни и Дагестана, как «чуждый элемент для Красной Армии». И хотя к середине 30-х годов вопрос с призывом кое-как устаканился, антисоветские настроения в Чечне продолжали цвести.

 

На фоне роста вооружённых выступлений и открытой ненависти к коммунистам, руководство Чеченской АО в 1930 году исполнило ряд мероприятий по «задабриванию» жителей (завоз зерна и дефицитных товаров), а так же провело кампанию разъяснений и конференций, на одной из которых, по требованию жителей, была принята резолюция о переименовании города Грозный (только что введённого в состав Чечни, в котором в тот момент до 70% жителей составляли нечеченцы) в Нохчи («чеченский»). Правда эту смелую резолюцию Президиум ВЦИК таки отклонил, что конечно не принесло новых симпатий со стороны жителей региона.

 

Вместе с тем, центральная власть, в свете собственного представления о том, как должен выглядеть регион с точки зрения социалистической экономики, в 1933 году, вопреки негативному мнению самих чеченцев и ингушей, решила слить Чечню и достаточно отсталую в экономическом плане Ингушетию в единую Чечено-Ингушскую АССР. 

Кто-то из русских полагает, что чеченцы и ингуши это один и тот же народ, однако даже сегодня между этими родственными народностями существует значительная разница в языке и культуре. А в 30-е годы эта разница была ещё сильнее. В итоге несчастные ингуши (у которых чуть ранее был административно «отобран» и передан осетинам Владикавказ) теперь лишились ещё и собственной республики и были подчинены экономически и политически более сильной Чечне. Что конечно, вызвало достаточно серьёзный рост антирусских настроений в среде самих ингушей. 

Чеченцы, судя по всему, так же не ликовали от решений центрального руководства, так как фактически им на шею повесили экономически очень отсталую Ингушетию, оттягивающую на себя определённый процент дотаций, идущих из Москвы (Чечня была дотационным регионом всю историю СССР). 

Несмотря на то, что учёные, политики и публицисты прогнозировали достаточно быструю консолидацию чеченцев и ингушей в единую нацию (именно из этих предпосылок исходила Москва), за 50 лет существования Чечено-Ингушской Республики (за вычетом 12 лет с 1944 по 1956 гг., на которые пришёлся период депортаций обоих народов) этого так и не случилось.

 

Вовлечение в промышленность чеченцев так же буксовало: например, к 1929 году на крупнейшем в республике предприятии «Грознефть» работало свыше 12 тысяч человек и только 515 из них были чеченцами. Все усилия центра по пролетаризации чеченцев наталкивались на сопротивление местного руководства, которое не желало брать на работу национальные кадры в силу их производственной недисциплинированности и низкого уровня образования. Собственно, сами чеченцы тоже не выказывали пролетарского энтузиазма, не удовлетворённые скверными бытовыми условиями города, а так же трениями с рабочими нечеченской национальности, иногда доходившими до прямых конфликтов. 

Кроме того, горцы воспринимали работу в промышленности как отхожий промысел и в период весенне-летних работ просто уходили в сёла, обеспечивая практически 100%-ную текучесть национальных кадров в промышленности. Шли годы, но даже в момент повторной переписи 1939 года процент городского чечено-ингушского населения достигал лишь 11 пунктов. 92%  чеченцев и 97% ингушей продолжали проживать в сельской местности.

 

Ни достаточно безуспешные попытки коллективизации сельского хозяйства в 20-х, ни индустриализация, на проведение которой Москва не жалела денег, ни трепетное отношение к национальному чувству, не привели к изменению традиционной формы бытия чеченцев и, шире, практически всех кавказских горцев. Эта традиционная форма существования подверглась лишь внешней трансформации: в рабоче-крестьянских советах рулили муллы и родовые старшины, формально избранные с соблюдением всех демократических процедур, партийные и хозяйственные органы были наполнены родственниками собственно партийных и хозяйственных руководителей, а любая попытка приезжих коммунистов хоть как-то изменить положение вещей тотчас же наталкивалась на саботаж и обвинения в великодержавном шовинизме.

 

А вот похвальные усилия советской власти в области культурной революции дали совершенно обратные результаты – благодаря коренизации 20-х годов, в Чечне возник довольно узкий слой местной интеллигенции, однозначно националистически ориентированной.

 

С началом сталинской коллективизации ситуация вовсе испортилось: практически ежегодно, с 1929 по 1932 гг., в Чечне поднимались крупные восстания, мелкие выступления вообще не поддавались учёту. Хуже дела шли, вероятно, только в Нагорном Карабахе, где в этот же период советская власть просто перестала существовать. Но в отличие от дикого сельского Карабаха, куда пламенные коммунисты не желали ехать ни за что на свете, в Чечне советская власть сохранялась во многом благодаря лояльному городскому нечеченскому населению. Село же было полностью в руках антисоветчиков и партизанские выступления здесь не прекращались на всём протяжении 30-х годов. В феврале 1938 года в докладной записке наркома внутренних дел ЧИАССР Рязанова на имя Берия указывалось, что

«Чечено-Ингушская Республика является единственным местом в СССР, где сохранился бандитизм, тем более в таких открытых и контрреволюционных формах».

 

Что касается конкретных побед колхозного строя в ЧИАССР, то их просто не было. Мало того, что практически все национальные колхозы были лишь пародией, созданной по т.н. «Экажево-Сурхохинскому методу» («крупная кулацкая антиколхозная махинация» в терминологии НКВД), за которой скрывалось традиционное горское хозяйство. Так, согласно краткой исторической справке об экономическом состоянии ЧИАССР за период 1937-1944 гг. (подготовленной в 1956 году)

 

«…абсолютное большинство чеченских и ингушских колхозов производственные планы, государственные платежи и обязательные поставки не выполняли. Трудовая дисциплина находилась на весьма низком уровне, трудодень в колхозах в течение длительного времени был обесцененным, доходы колхозников от личного хозяйства преобладали над доходами от общественного труда».

 

Короче говоря, нет ничего удивительного в том, что после начала Второй Мировой войны ЧИАССР захлестнула широкая волна бандитизма и антисоветских выступлений. 

Всё было довольно логично. За 20 лет советская власть так и не сумела закрепиться в сельских районах Чечни и последовавшие в 1944 году массовые депортации (ещё больше укрепившие антирусские настроения чеченцев и ингушей) являлись доказательством практически полного провала советской национальной политики в этом регионе.

 

Вероятно, успешной эта национальная политика и не могла быть в силу объективных причин. Советская власть и при Ленине, и при Сталине делала все возможное в тех обстоятельствах, чтобы достичь модернизации чеченского общества в рамках избранной "социалистической модели", однако абсолютно все благие (да и худые) начинания рушились об устойчивую и монолитную родоплеменную структуру, которую Советам так и не удалось сломать. 

Причитания советской пропаганды о бедноте, кулаках, социалистическом строительстве, интернационализме и едином советском народе были чужды для закрытой тейповой системы чеченского общества, а любые конкретные попытки нарушить её целостность воспринимались крайне агрессивно. 

Тейповую систему неизбежно должен был разрушить изнутри капитализм, однако случилось так, что Чечня формально шагнула от феодализма (скорее даже раннего феодализма) в социализм, минуя капиталистическую стадию. И противоречия между раннефеодальной общественной структурой и требованиями социалистического производства были настолько велики и неразрешимы, что всё это закончилось печально известной операцией «Чечевица» 1944 года, эдаким радикальным методом социальной инженерии. Который впрочем дал лишь сиюминутные результаты, а позднее превратился в один из столпов антирусской и антикоммунистической пропаганды в среде чеченского народа. От которого теперь так просто не отмахнуться.