Советский панславизм

 

Панславизм, - идея культурного и языкового братства славянских народов, - зародился еще в середине 19 века на волне общеевропейского романтизма с его “возвратом к корням”. И, понятное дело, несмотря на вроде бы очевидный посыл, - стремление к объединению, - этот панславизм почти сразу же раскололся на ряд политических тенденций, обоснованных различиями во взглядах последователей общеславянской идеи на роль “собственного” народа. Уже на первом славянском конгрессе в Праге в июне 1948 года чехи требовали создания для себя автономии в составе Австро-Венгрии, поляки вещали о собственном национальном мессианизме, русские естественно голосили о главенстве великороссов в общем движении, слабо представленные южные славяне, требуя освобождения от турецкого гнета, выдвигали проект учреждения некоего “южно-славянского королевства”. Светом в оконце был только наш соотечественник Миша Бакунин, - тогда еще не вполне анархист, - предлагавший создать революционно-демократическую самостоятельную и равноправную славянскую федерацию. Короче, уже на ранних этапах панславизм скрипел и качался, раздираемый дискуссиями о моделях славянского содружества.

А после Крымской войны (1853-56), когда панславянские идеи были взяты на вооружение Российской Империей в качестве обоснования своего экспансионизма, былой революционный дух совсем улетучился. Таким образом, второй славянский конгресс в Москве в 1867 прошел под лозунгом объединения всех славян вокруг российского ядра, которое конечно же только и думает о том, как бы сделать жизнь родных братушек лучше и краше. Идиотизм ситуации в том заключался, что в этот же самый момент, в качестве ответа на польское восстание 1863 года, российская пропаганда была полна антипольской риторики, в корне противоречащей тому, о чем в Москве рассказывали русские делегаты, расписывающие светлое будущее великой славянской империи со столицей в Константинополе, управляемой железными рукавами доброго русского царя. 

Тем не менее, панславизм в царской интерпретации в русском обществе приобрел широкое влияние, особенно в 70-х годах, когда на Балканах закипели славянские восстания против османского ига. Теперь пропаганда, подготавливая народ к силовой политике укрепления русского влияния на Балканах, во все голоса затрубила о страданиях православных славянских братьев, вызвав массовый энтузиазм населения, блестяще использованный в ходе очередной русско-турецкой войны 1877-78 гг. Но, несмотря на победу, царь не желал опасного нарушения баланса геополитических сил в Европе, поэтому на Берлинском конгрессе великие державы слегка подкорректировали результаты триумфа русского оружия, перерисовав границы в соответствии с “реальной политикой”, что вызвало глубокое разочарование в среде “официальных панславистов” и патриотов, принимавших пропагандистскую демагогию двора за чистую монету и расстроенных “предательством русских представителей в Берлине” (чего-то знакомое).

В общем, панславизм покатился в тартарары, достигнув вершины разложения в ходе третьего (1908, Прага) и четвертого (1910, София) славянских конгрессов, где его бессмысленность стала очевидной. Ибо, с одной стороны, славянские национал-демократы уже не питали никакого почтения к великорусскому панславизму, сконцентрировавшись в основном на борьбе за собственные национальные интересы, а с другой - сама Российская Империя, - ака центр славянского мира, - разлагалась стахановским темпом, поэтому архаичные идеи царизма становились все более непривлекательными даже для самих русских. 

Последние сполохи панславистского дискурса были связаны со вступлением России в ПМВ, когда она якобы заступилась за порабощенных Центральными державами братьев-славян на Балканах.

После Октябрьской революции старый панславизм был раскритикован как архиреакционная идеология и проявление великодержавного русского империализма. Отныне осью нового братства стала классовая солидарность всех трудящихся без учета национального или расового происхождения, а СССР выступал как отечество для всех рабочих земли.

Однако в 1932-33 гг. начался медленный идеологический поворот СССР в сторону государственного патриотизма, связанный с растущей военной опасностью и необходимостью укрепления обороноспособности страны. 

Мало-помалу реабилитировались дореволюционные элементы российской истории, ранее воспринимавшиеся негативно, происходил переход от глубокого отвращения к “старой России” к гордости за те аспекты русского прошлого (главным образом, военного), которые квалифицировались как положительные. 

Учитывая международную обстановку неудивительно, что вскоре советский агитпроп начал восстановление и старого великорусского панславизма с его идеей противостояния восточнославянского мира “натиску с Запада”, под которым понималась прежде всего Германия. 

Но подлинный взлет панславизм испытал, как нетрудно догадаться, с началом Великой Отечественной Войны. 

Уже 10 августа 1941 в Москве под председательством генерала А.С.Гундорова был учрежден Славянский комитет, призванный стать инструментом сплочения славянских народов перед лицом немецкой экспансии. С точки зрения “реальной политики” комитет должен был стать более эффективным инструментом внешнеполитического влияния СССР, нежели одряхлевший и демонизированный Коминтерн, который совершенно не годился (в силу своей политизированности) для массовой мобилизации в помощь сражающемуся Союзу.

На первом собрании Славянского комитета (“радиомитинге”) присутствовавшие делегаты призвали славян к оружию, а так же немало слов посвятили тому, чтобы доказать отличие этого нового “советского панславизма” от ранее клеймившегося старого царского. Устрашая слушателей рассказами о намерении немецкого нацизма физически ликвидировать славянство, делегаты вместе с тем восхваляли славянское свободолюбие и подчеркивали необходимость славянских народов самостоятельно решать свою политическую судьбу.

Стоит к месту упомянуть, что борьба 20-30-х с “идеологически вредными непролетарскими идеологиями”, “льющими воду на мельницу фашизма”, 

к которым был отнесен и панславизм, привела в том числе и к ликвидации в СССР такой научной дисциплины как славистика, наука о славянах. 

Но теперь, оказавшись на краю пропасти, большевистская партия цеплялась за любую возможность спасения, поэтому в короткие сроки были открыты несколько славистских научных центров, в задачу которых, в том числе, входило “очищение” старого панславизма от “реакционных элементов” через поиск “демократических” традиций славянской истории для использования этого нового панславизма в антифашистской пропаганде.

Соответственно, уже на первом “радиомитинге” Славянского комитета в августе 1941 были зачитаны основы нового демократического славянского движения:

“Мы объединяемся как равные среди равных. Среди нас не должно быть больших и меньших. У нас одна задача и одна цель - разгром гитлеровских армий…Мы не посягаем ни на какое главенство, ни на какую руководящую роль для иных народов…”

Ни слова о пролетариате, социализме и революции естественно не было сказано. 

Второй “радиомитинг” 4 апреля 1942, был куда более воинственнен: призывы к вооруженной борьбе славянских народов против Германии стали еще громче, а из уст присутствовавших исходили реплики, которые неожиданно было слышать от лиц, представлявших первое в мире коммунистическое государство. Композитор Шостакович, например, увенчал свои речи против нацистской агрессии возгласами “горжусь, что я русский, …. что я славянин”, а “красный граф” А.Толстой бросился в рассуждения о самобытности “славянского мира”, который всю свою историю, с одной стороны, отбивал атаки кочевых империй Азии, позволив Европе сохранить свою культуру, а с другой - сопротивлялся нападкам европейских императоров, желавших обратить славян в рабов. 

Короче говоря, в условиях тяжелейшей для СССР ситуации, большевистская партия пустила в ход старые славянофильские концепции, не особенно соответствовавшие “пролетарско-революционно-интернационалистской” идеологии большевизма, да и в целом шедшие несколько вразрез с многонациональным характером самого СССР. Спасало лишь то, что по большей части вся эта пропаганда была направлена вовне, а не внутрь страны, хотя и здесь в течение ВОВ “старый” марксизм-ленинизм был заметно потеснен испытанным русским государственным патриотизмом.

Славянский Комитет во время войны развил довольно бурную деятельность, выпуская воззвания интеллектуалов, запустив издание ежемесячного альманаха “Славяне”, организуя множество разных мероприятий (концертов, памятных вечеров, митингов, встреч делегатов разных стран) и учредив ряд славянских комитетов в Великобритании, Канаде, США и Латинской Америке, продвигавших панславянский дискурс в здешних диаспорах (часть которых изначально враждебно относилась к СССР) и среди сочувствующих, стремясь вызвать симпатии к СССР. В конечном итоге, “советский панславизм” обратился к помощи и реабилитированной в 1941-42 гг. Русской Православной Церкви, чьи многочисленные представители заняли подобающее им место на третьем Всеславянском митинге в Колонном зале Дома союзов 9 мая 1943.

Как и во времена царизма, РПЦ в контексте нового славянского движения приобрела функции внешнеполитической “мягкой силы” пролетарского революционного государства, вокруг которой должны были духовно объединиться поместные православные церкви. Т.о. “панправославие” дополняло панславизм. Впрочем, с католической церковью в Польше и Чехословакии так же проводилась соответствующая работа, направленная на укрепление лояльности к “русским братьям” духовенства и прихожан; из Москвы на польском и словацком языках вело вещание даже просоветское “Христианское радио”.

Собственно, именно под эгидой нового антифашистского панславизма функционировали и самые мощные пропагандистские инструменты СССР: ряд национальных радиостанций (болгарская “Христо Ботев”, польское  “Радио имени Костюшко”, “Свободная Югославия”, чешская “За национальное освобождение”, “За словацкую свободу”), учрежденных на базе имевшего огромный опыт Первого отдела Исполнительного Комитета Коминтерна, занимавшегося ранее вопросами “специальной связи” с зарубежными компартиями. 

В наибольшей степени панславянская пропаганда Москвы нашла отклик в низах югославского общества, где и до начала восстания коммунистов под руководством Тито панславистские настроения были достаточно сильны благодаря еще королевской политике, имевшей целью сплотить местные славянские народы в единую общность “югославов”. Свою роль играло и традиционное русофильство значительной части сербского населения, так что лозунг “Od Japana do Jadrana” (От Японии до Адриатики) вполне успешно использовался коммунистами в антигитлеровской борьбе.

И именно в Белграде 8 декабря 1946 под председательством Йосипа Тито прошел последний великий славянский конгресс, который, в отличие от прочих подобных же сборищ, носил характер официально-государственного мероприятия и включал в себя делегатов не только из стран Восточной Европы, но и представителей славянских диаспор западного мира. Белград теперь превратился в центр панславянского движения, - сюда переместилась штаб-квартира Всеславянского комитета, - достигшего пика своего развития. 

Однако, конфликт СССР с югославами почти мгновенно привел к отказу Москвы от дальнейшего продвижения панславянского дискурса. Дело в том, что Компартия Югославии изначально занимала в коммунистическом лагере особое место: югославы чуть раньше чем СССР выступили против фашизма с оружием в руках, до осени 1944 они вели успешную партизанскую борьбу без решающей помощи извне, а кроме того, югославы, - воевавшие сразу и против немецких оккупантов, и против местных коллаборационистов, и против “прозападных” четников, - характеризовались наличием мощного “ультралевого” уклона, явно препятствующего сохранению послевоенной стабильности, в которой был заинтересован СССР.

Еще в ходе Второй Мировой КПЮ выставила территориальные претензии на итальянский регион Валле-Джулия и австрийскую Каринтию, вступив по этому поводу в споры с куда более умеренной и слабой Итальянской Компартией, вынужденной жаловаться в Москву на экспансионизм югославов. Гегемонистские устремления КПЮ уже в августе 1946 привели к напряжению между Югославией и западной коалицией, после чего Сталин, не намеренный ссорится со своими бывшими союзниками из-за югославского великодержавия, потребовал от Белграда пойти на компромисс с побежденной Италией.

Столь же решительным образом югославы действовали и на других направлениях: болгарском (продвигая проект Балканской федерации, вызвав своей прытью недовольство Сталина) и греческом (более чем активно поддерживая в начавшейся в 1946 гражданской войне Демократическую Армию Греции, часть которой состояла из славянских меньшинств Западной Македонии).

Кроме того своей радикально-революционной антикапиталистической риторикой, - публично проявившейся на первом заседании Коминформа в 1947 году, где югославские делегаты обвиняли французских и итальянских коммунистов в правом оппортунизме, - югославы будоражили умы коммунистов окружающих стран. Так, “проюгославские” фракции, состоявшие в основном из бывших сельских партизан-радикалов, оформились внутри итальянской и болгарской компартий, создавая некоторые проблемы просоветскому руководству, проводящему более умеренный и сдержанный курс, в соответствии с пожеланиями Москвы.

Короче говоря, очень быстро советские товарищи пришли к выводу, что югославы намереваются стать альтернативным Кремлю социалистическим центром силы. И, понятное дело, советским товарищам это дело очень не понравилось, потому что центр коммунистического движения должен был быть только один и располагаться в Москве. Хуже всего то, что СССР своими собственными руками политически усиливал этот альтернативный центр, разместив в Белграде штаб-квартиры и Всеславянского комитета и Коминформбюро, международного инструмента координации компартий, созданного на смену распущенному Коминтерну в 1947.

Последней каплей, переполнившей терпение товарища Сталина стало намерение югославов, якобы ради укрепления обороноспособности Албании и поддержки греческих партизан, разместить там несколько дивизий. Беспокоясь о том, как такой шаг будет интерпретирован западным блоком, Сталин в феврале 1948 запретил это делать. Далее конфликт с КПЮ развивался по восходящей, увенчавшись разрывом отношений в сентябре 1949. 

И, несмотря на попытки Тито сотоварищи объясниться, в сторону югославского руководства очень скоро полетели публичные обвинения в “предательстве”, “работе на империалистические разведки”, “фашизме” и т.д. 

А для просоветского панславистского движения советско-югославский раскол стал началом конца. После разрыва с Белградом Москва быстро утратила интерес к панславистской пропаганде: воспевание славянского “свободолюбия” и “демократического духа”, вкупе с заверениями в том, что новый советский панславизм принципиально отличается от старого царского, однозначно препятствовало укреплению роли Москвы как руководителя нового славянского сообщества, порождая в умах “младших братьев” идеи самостоятельности и равноправия в отношениях с “русским центром”. 

Столкнувшись с югославской фрондой, советские товарищи быстро смекнули, куда все эти тенденции могут привести, поэтому, во-первых, была начата беспощадная идеологическая борьба с расцветшими в восточноевропейских компартиях идеями “национального пути к социализму” (ибо единственным путем к социализму было строгое исполнение директив из Москвы), а во-вторых, на место сомнительного “демократического и равноправного панславизма” эпохи Второй Мировой, была выдвинута зрелая концепция идейного и политического лидерства Советского Союза в счастливой семье народов Восточной Европы, подкреплявшаяся все бóльшим усилением именно мессианских великорусских настроений, достигших пика в ходе “борьбы с космополитизмом” и “низкопоклонством перед западом”, отражением чего стал живучий шуточный перл о России как родине слонов.

К 1950 году панславизм, ранее занимавший в общем немалое место во внешнеполитической советской пропаганде, почти сошел на нет. Сам белградский Всеславянский комитет после разрыва своё существование прекратил, - югославы не были заинтересованы в развитии панславизма, считая его “сталинской идеей”, прикрывающей великорусский гегемонизм, - а созданный на его месте Славянский комитет СССР, лишившись былого финансирования, функционировал не самым лучшим образом, постепенно деградировав до состояния небольшой группы бюрократов, издававших малотиражный журнал “Славяне”. Который в 1958 году и вовсе был закрыт по причине нерентабельности.

Подобная же участь постигла и все другие созданные за рубежом славянские комитеты, чьи функции постепенно переходили к “обществам дружбы с СССР”; куда более эффективному и куда менее “узко-этническому” инструменту советской “мягкой силы”. К концу 60-х годов от “нового славянского движения” не осталось практически ничего; использовав по максимуму потенциал “общеславянской идеи” во время ВОВ, СССР прагматично отказался от зашедшей в тупик концепции, а более никому из славянских государств романтическая идея общеславянского демократического единства нужна не была.