Эфиопская левая и национальный вопрос

Как и для всех прочих левых мира, для эфиопов национальный вопрос стал тем барьером, о который они споткнулись сразу же, открыв сезон расколов, которыми так славится марксизм-ленинизм.

Какой тут бэкграунд? Дело в том, что хотя Эфиопия имеет древнюю и героическую историю, в своём современном виде она возникла лишь в конце 19 века под руководством императора Менелика II и его супруги Таиту. Которые собственно и создали многонациональную империю с ядром в виде христианской знати, говорившей на языке амхара.

И хотя троном провозглашалось равенство всех народов империи, по факту все национальные группы, населявшие страну, - сомалийцы, оромо, тиграи, афары и многие другие, - вынуждены были признавать над собой господство амхароязычного дворянства. Во второй половине 20 века старая аристократия начала терять свое былое влияние, а новые господствующие элиты включали в себя уже представителей всех национальностей. Но архаичная имперская идеология с христианством в качестве государственной религии и амхарским в качестве официального языка осталась прежней. Такая ситуация закономерно порождала конфликты на периферии, где вопрос национальных и религиозных свобод поднимали на знамя прежде всего местные элиты, стеснённые рамками старой имперской идеологии. Находя при этом немалый отклик своим лозунгам в народных массах, феодальное угнетение которых дополнялось ещё и национально-религиозным. И хоть угнетение это не достигало уровня, например, Российской империи, это не помешало в последующем некоторым левым вещать об том, что Эфиопия это "тюрьма народов".

Поэтому, начиная с 1941 года, когда в регионе Тыграй вспыхнуло крупное восстание местных крестьян под руководством оппозиционных секторов аристократии (ставшее позднее известным под названием Woyyane, “восстание”), Эфиопию время от времени сотрясали выступления на окраинах, где, согласно веяниям эпохи, поднимал голову местный политический национализм.

В 60-е самыми горячими точками этническо-религиозных столкновений между имперским центром и этническими окраинами были провинции Огаден и Эритрея.

Причём эфиопские левые в самом начале воспринимали огаденский и эритрейский сепаратизм исключительно как реакционное явление, как проявление трайбализма, т.е. племенного сепаратизма, ведомого местной феодальной знатью и опирающегося на помощь извне, в основном со стороны арабского мира.

 

Изначально так оно и было, но со временем ситуация немножко изменилась, из-за чего тейк о реакционности сепаратизма как такового потерял свой былой блеск.

 

Например, в Огадене действовал Фронт освобождения Западного Сомали. На первых парах это фактически был прокси-корпус официальной сомалийской армии. Ибо политическое руководство Сомали с момента провозглашения независимости в 1960 году лелеяло мечту об объединении всех сомалиязычных людей Африканского Рога разделённых колониализмом в одно единое Великое Сомали. Этот великодержавный светлый замысел был вписан даже в конституцию страны и он же толкал Могадишо к экспансионизму под патриотическими лозунгами защиты соотечественников. 

Сомалийские повстанцы

Одним из инструментов этой политики собирания земель стала организация партизанского движения в населенной сомалийцами эфиопской провинции Огаден, чья деятельность в 1964 году привела к первой войне между Эфиопией и Сомали. Которую Сомали в общем-то проиграла. Но отказываться от мечты о будущем величии и геополитическом могуществе сомалийские отцы нации не собирались, продолжая поддерживать, - то более, то менее активно, - огаденских сепаратистов.

В 1969 году к власти в Сомали пришёл генерал Мохаммед Сиад Барре, провозгласивший, как это было тогда принято у многих таких же лихих генералов, курс на построение “научного социализма” при поддержке братского СССР. Социалистические ориентиры совсем не помешали ему продолжать прежний курс на построение Великого Сомали, так что вскоре эфиопский Фронт освобождения Западного Сомали начал получать уже и советское оружие. А под сепаратизм в Огадене была подведена “правильная” теоретическая база со ссылками на Ленина и Маркса, обвинявшая Эфиопию, наряду с Великобританией и Францией, в колониализме и порабощении сомалиязычного народа.

Четыре классика марксизма-ленинизма: Маркс, Энгельс, Ленин и Сиад Барре. Старое граффити в Могадишо

В контексте эритрейской проблемы ситуация складывалась примерно такая же: вполне обоснованную вооруженную борьбу за национальную независимость (ибо Эритрея была фактически присоединена к Эфиопии во время итальянской оккупации 36-41 гг.) возглавил Фронт освобождения Эритреи, опиравшийся преимущественно на мусульманское население провинции и получавший материальную поддержку из Египта и Судана. Чуть позже к спонсорам эритрейского сепаратизма кулуарно присоединился еще и народный Китай. Несмотря на то, что в общем и целом Фронт Освобождения не был передовым и прогрессивным движением, его риторика содержала в себе много модных тогда оборотов про антиимпериализм и борьбу с колониальной гегемонией, которые острием были направлены на имперскую Эфиопию. За спиной которой якобы стояли Соединённые Штаты Америки, враг всего человечества. Куда без американского империализма.

Неожиданным результатом применения подобной пропагандистской болтовни, предназначавшейся исключительно для внешнего мира, стало то, что в 1970 году из сепаратистского движения выделилась радикально-социалистическая фракция под руководством Османа Салеха Сабби, объявившая себя марксистами-ленинцами. И положившая начало существованию Народного фронта освобождения Эритреи. Который почти сразу же вступил в войну как против эфиопской армии, так и против своих же бывших товарищей из ФОЭ, оказавшихся, как водится, реакционерами, феодалами и религиозными мракобесами.

Повстанцы НФОЭ

Между тем, хотя многие выходцы из Эритреи живо участвовали в деятельности радикальной эфиопской левой, сама эта левая поначалу отказывалась даже рассматривать вопрос о национальном самоопределении Эритреи и уж тем более Огадена. Великодержавные настроения, понятно, отталкивали эритрейцев, которые в итоге создали параллельное эфиопскому леворадикальное движение, которое во многих случаях воспринималось самими эфиопами как "агентура" реакционного ФОЭ.

Положение начало меняться в 1969 году, когда внутри эфиопской левой впервые был поднят вопрос о характере национальной политики нынешней и будущей Эфиопии. Задал этот неудобный вопрос студенческий активист Валлелинь Мэкконэн, опубликовавший в самопальном журнале "Борьба" короткую статью "К вопросу о национальностях в Эфиопии". Статья эта была по тем временам настолько крамольной, что спустя несколько месяцев её автор оказался за решеткой, а сам журнал был запрещён. 

Впоследствии, кстати, этот теоретик был великодушно амнистирован и даже трудоустроен в Министерство транспорта, попутно продолжая участвовать в политической жизни. В декабре 1972 он и шесть его товарищей попытались угнать самолет (то ли из пропагандистских целей, то ли для того, чтобы просто покинуть страну), но вышло у них это плохо и почти все, включая Валлелиня, были убиты сотрудниками службы безопасности. Спустя много лет имя Валлелиня будет покрыто неувядающей славой, поскольку именно в честь него будет названо финальное наступление, которое в 1991 году положит конец “пролетарской диктатуре” товарища Менгысту Хайле Мариама.

Марта Мэбрахту, первая женщина-революционерка, убитая вместе с Валлелинем во время угона самолета. Предварительно еще и написала манифест освобождения женщин Эфиопии и Эритреи.

А еще позже, взгляды Валлелиня на этнический федерализм и право наций на самоопределение вплоть до отделения лягут в основу современной конституции Федеративной Демократической Республики Эфиопия, которая теперь создаёт кучу проблем для нынешних политических руководителей, намеренных централизовать страну на основе панэфиопского единства. Так что не только в России или Югославии коммунисты поназакладывали “бомб”, на которых теперь подрываются мудрые народно-избранные президенты; в Эфиопии все случилось точно так же.

 

Вернемся к национальному вопросу. В своей статье Валлелинь прямо указывает что, как бы кому это не было неприятно, но Эфиопия является многонациональным государством и никакого панэфиопского национализма, продвигаемого с высоких трибун имперскими пропагандистами, не существует. Официальный имперский национализм полностью базируется на языке, культуре, религии и традициях одного единственного народа амхара, - который даже не составляет большинства населения, - а всё, что выходит за рамки амхарской культурной гегемонии, всё это объявляется “отсталым наследием племенного разделения”, не соответствующим панэфиопской идее. 

И хотя амхарская гегемония есть по большей части историческая случайность, а не результат присущей амхарам имперской ментальности, как об этом рассуждали сомалийские и эритрейские сепаратисты, это никак не оправдывает сохранение нынешней ситуации, когда под соусом “эфиопского мира” проповедуется культурное господство одной нации над всеми другими.

 

Дескать, эфиопская левая должна признать реакционную сущность имперского национализма и отказаться от того, чтобы рассматривать сепаратизм окраин как абсолютное зло для страны. Вместо этого нужно содействовать развитию прогрессивных тенденций внутри сепаратизма, идущих снизу, от рабочих и крестьян. И если в Эритрее или Огадене сепаратисты вместе с национальным флагом поднимают ещё и красный флаг, необходимо это поддерживать, вплоть до оказания военной помощи. Потому что победа социалистических сил в Эритрее или Огадене, - независимо от того, останутся ли они в составе Эфиопии или нет, - даст мощный толчок к революции в центре, к разрушению имперской системы и преобразованию страны на справедливой и  демократической основе. Что, в свою очередь, станет базой для будущего воссоединения эфиопских народов в единое социалистическое государство, где всем нациям будет дано право развивать свою культуру, демократические традиции, язык, и где ни одна нация не будет господствовать над другой.

 

В процессе длительной дискуссии, толчком к которой послужила эта бунтарская статья, эфиопская левая разделилась надвое.

 

Алжирский центр эфиопской эмиграции поддержал право угнетенных наций на самоопределение и хотя никаких призывов к разделу Эфиопии на ряд национальных государств никогда не озвучивалось, к такому сценарию относились спокойно, воспринимая распад империи как приемлемый, хотя и не самый лучший вариант разрешения национального вопроса в рамках антикапиталистической и антифеодальной революции. Лучшей опцией конечно считалось возникновение на руинах империи многонациональной конфедерации, но если бы это оказалось невозможным в силу тех или иных причин, губить социальную революцию этнической грызней между угнетенными народами считалось делом неверным. В конечном итоге, революционная организация не могла быть действительно сильной, если она не сумела бы завоевать доверие представителей различных национальностей, признавая за ними право на развитие собственной культуры, на самоуправление, на право исповедовать собственную религию и так далее. Сочетание национальной борьбы и борьбы социальной должно было стать ключом к разрешению национального вопроса в Эфиопии.

Противоположный идеологический центр, представленный главным образом в американской диаспоре и поддержанный представителями Всеэфиопского Социалистического Движения (Meison), относился к подобным теоретическим построениям со скептицизмом, а иногда и вовсе с открытой неприязнью. 

Указывая на ограниченный характер борьбы за национальное освобождение эритрейцев и сомалийцев, представители этого направления мысли полагали, что узкий национализм препятствует социальному радикализму. Что национальный вопрос лишь отвлекает внимание масс от дела социального освобождения. Трайбализм несовместим с пролетарским интернационализмом, и стало быть, борьба за социальное освобождение важнее борьбы за освобождение национальное, а национальные требования второстепенны по отношению к социальным.

 

Так называемый “эфиопский прогрессизм” (кстати говоря, это словечко вошло в обиход революционной эфиопской левой задолго до того, как оно стало популярно на западе), должен объединять всех жителей страны в борьбе против феодализма, капитализма и империализма, не выделяя из общей массы угнетенных какие-то отдельные национальные, этнические или религиозные группы. 

Больше того, сепаратисты – это, потенциально, такие же враги революции, как реакционеры, империалисты и феодалы. Они желают увлечь народы в пучину межэтнической резни, они гонятся за фантомом национального государства, в котором эксплуатация и угнетение никуда не денутся, они будут отстаивать свои национальные иллюзии, задвигая на задний план вопросы социального освобождения. Следовательно, никакой поддержки сепаратизму, каким бы флагом он не прикрывался, оказывать не нужно. Красный флаг сепаратистов – это уловка, игра на народных чаяниях и модных трендах, обман короче говоря.

 

Таковы были две теоретические линии по национальному вопросу, возникшие внутри эфиопской левой в начале 70-х и положившие начало фатальному расколу, который в будущем примет устрашающие формы взаимного уничтожения.

В дальнейшем, в конце 70-х, когда оригинальная эфиопская левая будет последовательно уничтожена государственно-социалистическим режимом Менгысту Хайле Мариама, вернувшимся к старой “имперской” политике унификации Эфиопии и борьбе против сепаратизма за священную территориальную целостность страны, идеи Валлелиня подхватит Народный Фронт Освобождения Тыграя; этническая сталинско-ходжаистская организация народности тиграев, вступившая в борьбу с эфиопским режимом в 1975 году. 

Повстанцы НФОТ

Не испытывая никаких препятствий к продвижению собственной линии по национальному вопросу (ибо все возможные оппоненты были уже ликвидированы военной хунтой), НФОТ поднимет на знамя радикальный этнический федерализм как основу для разрешения национального вопроса в Эфиопии. Категорически отказавшись от “мультинациональных организаций” в ленинском стиле, тыграйские ходжаисты выдвинули альтернативную идею “многонационального революционного фронта” этнических организаций, всецело поддерживая, - по заветам Валлелиня, - “прогрессивные круги” внутри этих групп национального освобождения. 

Если говорить честно, то “поддержка прогрессивных кругов” выражалась прежде всего в том, что, под эгидой НФОТ, внутри антиправительственных этнических группировок оромо, афара и южных народов просто создавались отдельные левые партии, боровшиеся за укрепление собственной гегемонии в преимущественно аполитичном этническом движении. 

Нужно отдать должное НФОТ: придя в 1991 году к власти, эта политическая партия не забыла о своей позиции по национальному вопросу, приняв новую прогрессивную конституцию, согласившись на выход из состава страны исторически не принадлежавшей Эфиопии Эритреи и сконцентрировав политическую власть в руках Революционно-демократического фронта эфиопских народов, коалиции из “братских” этнических партий. 

Но, логику государственного развития не обманешь: со временем доминирование НФОТ в РДФЭН стало уже напоминать этническую диктатуру тиграев, обеспокоив другие народности страны, отношения с “братской” Эритреей последовательно ухудшались, дойдя наконец до прямого военного столкновения из-за спорных территорий, точно таким же образом Эфиопия начала активно вмешиваться во внутренние дела соседней Сомали, а необходимость экономической централизации вошла в противоречие с федеративной конституцией, порождая многочисленные конфликты между этническими группами и федеральным центром, который, как это ни странно, в очередной раз начал разворот к пан-эфиопской идее, которая ранее активно критиковалась как “имперская”.

Круг замкнулся.