Дореволюционная эфиопская левая II

II. 

 Что касается конкретного развития дореволюционной левого движения, то ситуация была такова. 

Эфиопская левая с самого начала развивалась на двух направлениях: во-первых, внутри самой страны, в Университете Аддис-Абебы и городских колледжах, а во-вторых, в зарубежной диаспоре в США и Западной Европе, куда уезжали учиться выходцы из более-менее влиятельных семей, которые мгновенно на чужбине попадали под влияние идей популярного тогда левацкого бунта.  Т.о. к 68-69 гг. почти все изначально аполитичные эфиопские студенческие союзы за рубежом превратились в оплот самого лютого леворадикализма. 

И в 1968, аккурат после берлинского конгресса Союза эфиопских студентов Западной Европы, обучавшийся во Франции лингвист Хайле Фыда, успевший уже поучавствовать в событиях парижского Красного Мая, начинает формировать тайную структуру, Всеэфиопское Социалистическое Движение (амхарский акроним MEISON), которому в будущем предстоит сыграть огромную и довольно печальную роль в Эфиопской революции. Но в 68 MEISON представляет собой лишь небольшую группу товарищей, кулуарно и очень медленно набирающую последователей из эфиопской студенческой среды по всей Европе.

Хайле Фыда

В 1969 году зарубежный эфиопский движ переходит к активным действиям, организовав серию оккупаций эфиопских посольств в разных странах. Не только для пропаганды своих высоких идей (так как почти везде студенты созывали к месту событий корреспондентов и устраивали стихийные пресс-конференции), но и для того, чтобы проверить организационные и координационные способности леворадикальной диаспоры. Получилось неплохо. 

Однако это были мелочи по сравнению с тем, чего в том же 1969 начали вытворять студенты в самой Эфиопии. 

Здесь сложилось положение совершенно вопиющее, потому что и университет и кампус Аддис-Абебы, да и ряд колледжей в других городах превратились в зону, полностью вышедшую из-под идеологического контроля властей. Господство подрывных идей здесь было почти тотальным. Доходило до того, что первокурсников сразу же после поступления тащили в политические кружки старшие товарищи, а коммунистические книжки они получали в руки чуть ли не раньше, чем первые учебники. Самое скверное, что и среди преподавательского состава антигосударственная деятельность молодёжи встречала сочувствие, а иногда - и прямое содействие. 

Оскорбления его величества, бесконечные студенческие забастовки, развязные статьи в самодельных журналах, оспаривающие краеугольные постулаты монархической идеологии и тому подобные проявления опасной крамолы всерьёз взволновали имперскую власть. Причем ни репрессии, ни даже благородная амнистия репрессированных вообще никак не снижало градуса левого радикализма. 

Наконец, 12 августа 1969 года эфиопские студенты учудили совсем неприятную для монарха акцию: семеро вооруженных радикалов под лидерством Бэрхане Мэскеля угнали пассажирский самолет в соседний Судан, где несколько месяцев назад произошёл переворот под руководством полковника Джафара Нимейри, тогда еще находившегося под сильным влиянием местных коммунистов. 

Бэрхане Мэскель

И хотя суданское правительство встретило захватчиков не столь уж радушно, - они были задержаны, - спустя некоторое время все семеро были высланы в Алжир, где пополнили ряды международного контингента леворадикалов, окопавшихся в этой стране. А тут переводили дух от революционной борьбы сотни таких же сорвиголов - начиная от членов американской Партии Черных Пантер, заканчивая борцами за национальное освобождение из Гвинеи-Биссау или Канарских островов. 

Выходка с угоном самолета вывела из себя органы безопасности имперской Эфиопии, на глазах которых столичный университет превращался в базу идеологической подготовки будущих повстанцев. Например, в ходе коллективных дискуссий и лекций уже в открытую обсуждалась необходимость вооруженной борьбы против правительства, а избранный в ноябре председатель студенческого совета университета, отпрыск влиятельной аристократической семьи Тылахун Гэзав дошел до публичных призывов к насилию против монархии и всей полицейско-бюрократической системы. Причем одна из его пламенных речей с обвинениями трону была заснята на кинопленку немецкими журналистами, что конечно не сильно хорошо влияло на имидж императора в странах развитого капитализма. 

Тылахун Гэзав

Учитывая, что к тому моменту в провинции Эритрея уже кипела война против партизан-сепаратистов, получить еще один фронт в центре Эфиопии начальству совершенно не хотелось. 

Выход был найден предельно простой, но в то же время и крайне сомнительный - 28 декабря 1969 года Тылахун Гэзав был расстрелян неизвестными прямо посреди Аддис-Абебы в присутствии своего брата и его невесты. Кто это сделал до сих пор неизвестно, но все естественно сделали вывод, что стреляли агенты госбезопасности. 

Раненого студенческого вождя доставили в госпиталь, где он несколько часов спустя и умер. К тому времени вокруг больницы столпились сотни студентов, среди которых поползли слухи что хирурги по звонку из императорской канцелярии специально не оказывают помощь раненому. 

Когда же студентам сообщили, что Тылахун скончался, они вовсе пришли в бешенство. Поколотив для начала врачей, студенты ворвались в операционную и просто вынесли тело. Дальше труп переместился в секционный зал медицинского факультета университета Аддис-Абебы, где профессора в присутствии товарищей извлекли пули, заявив, что они вероятно выпущены из пистолетов, находящихся на вооружении полиции. 

 

На следующий день в столичном университете собралась гигантская по меркам того времени скорбная демонстрация в 30 тысяч человек. Имперское правительство и в этот раз проявило смекалку, просто закрыв ворота кампуса для того, чтобы демонстрация не выкатилась на улицы города. Ну а после того, как собравшиеся попытались все-таки выйти, сотрудники императорской гвардии, - своеобразного спецназа монарха, - открыли огонь из автоматов по толпе, убив свыше 30 человек и ранив несколько сотен. 

На следующий день карательная акция была продолжена рейдами по аудиториям и квартирам студентов. Здесь тоже убивали, но не так много. В любом случае, для эфиопов бойня в столичном кампусе стала аналогией нашего кровавого воскресения. Годами выстраиваемый госпропагандой образ императора как доброго отца народа и справедливого правителя пошатнулся. 

Соответственно, рыхлое студенческое движение получило мощный толчок к качественному преобразованию. Идеи необходимости насильственной революции окончательно восторжествовали. Вместе с тем, вперед вышел вопрос и о формировании революционной партии, которая будет руководить этим процессом. И так как в самой Эфиопии подобную партию создать было уже решительно невозможно из-за обрушившихся на студентов репрессий, стихийно возник план консолидации сил за рубежом. 

Иными словами, тот, кто мог уехать в Европу или США должен был это сделать, так как именно на капиталистическом западе, - такой вот парадокс, - существовали условия для успешного организационного строительства. 

Это может показаться странным: мол, как так, при наличии соцлагеря эфиопские радикалы поперлись создавать свои революционные организации в Западную Европу и Штаты, что за глупость? Объясняется все довольно просто. 

Основным препятствием конечно же являлась система жесткого контроля спецслужб над населением в странах соцлагеря, которая вообще не содействовала ведению организационной работы, которая шла почти исключительно через личные встречи и путешествия друг к другу. 

Так например, несколько попыток эфиопов прорваться на Кубу были сорваны тем, что подозрительные кубинцы просто не одобрили им въезд. 

Что касается СССР, то здесь действительно училось достаточно много эфиопов, но, - опять же, - контроль спецслужб за их поведением и трудности с въездом-выездом делали организационную работу затруднительной. Хотя, стоит сказать что в марте 1974 обучавшиеся в Союзе эфиопские студенты в знак поддержки протестов на родине умудрились захватить на несколько часов посольство Эфиопии в Москве, вызвав страшный переполох в КГБ и череду последующих “разъяснительных бесед” со всеми участниками акции. 

Народный Китай, фонтанирующий радикализмом, был далеким и очень экзотическим для африканцев местом, а кроме того китайские товарищи (впрочем как и советские) поддерживали с “неприсоединившейся” имперской Эфиопии вполне дружественные отношения, хотя уже с середины 60-х тихо оказывали помощь сепаратистам в Эритрее. 

Соседний с Эфиопией Судан вызывал опасения: хотя в мае 1969 года у суданского руля встал генерал-мятежник Джафар Нимейри, которого активно поддержала местная коммунистическая партия, это новое суданское правительство совсем не горело желанием портить отношения со своим могучим соседом, что и продемонстрировало задержание эфиопских радикалов, угнавших самолет в Хартум в августе 1969. 

Единственной из всех близлежащих стран, провозгласивший социалистический путь развития и привечавший у себя всевозможных борцов с империализмом и капитализмом, оставался Алжир. Тут уже существовала небольшая диаспора эфиопских радикалов, сюда же мигрировали те, у кого было не слишком много денег, однако Европа и США с их свободой передвижения, печати и собраний оставались для эфиопов самым удобным местом для организации будущей революционной партии. 

Уже к середине 1970 года внутри растущей как на дрожжах радикальной эфиопской диаспоры стихийно образовалось два центра, претендовавших на то, чтобы стать ядром партии революционного авангарда. Первый сформировался в Алжире вокруг группы Бэрханэ Мэскэля, - того самого угонщика самолета из Эфиопии в Судан, - а второй возглавил Хайле Фыда со своим тайным Всеэфиопским Социалистическим Движением. Как нетрудно догадаться, очень скоро между двумя этими центрами установились напряженные отношения. Причем, в отличие от остального мира, где главным камнем преткновения между коммунистами часто служило отношение к СССР, Китаю или Кубе, к фигурам Сталина, Троцкого или Мао, эфиопские левые нашли более интересный предлог для конфликта: национальный вопрос. 

Именно различия в отношении будущего многонациональной Эфиопии послужили толчком к началу фатального раскола левого движения. 

В 1971 году происходит окончательное размежевание, когда Фыда отправился в Алжир для того чтобы предложить тамошнему ядру финансовую помощь, поставив вопрос о воссоединении. Дискуссия о необходимости единства в лучших традициях марксистского движения завершилась длительными и тяжелыми теоретическими спорами Фыды с Бэрханэ Мэскелем, по итогу которых оба революционных руководителя разошлись во взглядах окончательно и была поставлена точка на возможности объединения левых под единым флагом. Вслед за этим, трещинами пошла и вся диаспора; внутренние конфликты сопровождались характерными обвинениями в правом или ультралевом уклонизме, в мелкобуржуазном анархизме и реакционном шовинизме. 

Само собой, на идеологический конфликт накладывалась и личная вражда ведущих деятелей революционной левой, доходившая до такой степени, что, например, в ноябре 1971 года один из теоретиков эфиопской североамериканской диаспоры, 23-летний Мэсфын Хабту, не выдержав напряжения идеологической борьбы (попросту, травли), покончил жизнь самоубийством. 

Меж тем, челночная дипломатия алжирского центра, охватившая не только США и Западную Европу, но и Судан с Египтом и даже слегка Советский Союз, постепенно привела к формированию сетки активистов, которая в апреле 1972 года на конференции в Западном Берлине оформилась в виде Эфиопской Народно-Освободительной Организации. Причем, из-за достаточно суровых репрессий и выездных ограничительных мер, на этой конференции не было представителей собственно самой Эфиопии. Все 9 делегатов собравшихся здесь, представляли исключительно рассеянную по миру диаспору. 

Таким образом, на сцену вышла вторая после Всеэфиопского Социалистического Движения организация, претендовавшая на роль партии революционного авангарда. А так как марксизм-ленинизм не подразумевает наличие у пролетариата сразу двух авангардных партий, логично, что между этими группами сразу же началась конкуренция за это почетное звание. 

ЭНОО была в этом плане гораздо активней. Из-за того, что её стратегия предусматривала в ближайшем будущем переход к этапу вооруженной борьбы против монархии, представители ЦК отправились в США чтобы набрать там добровольцев для затяжной народной войны в китайском стиле. 

Одновременно с этим, верхушка организации приступила к поиску международной поддержки для этих своих мероприятий. Несмотря на все старания, выйти удалось только на палестинцев, согласившихся обучить эфиопский контингент навыкам партизанской борьбы. Соответственно, были сформированы две группы добровольцев, которые, отучившись военному делу в лагерях НФОП в Ливане и Сирии, к концу 1973 года были готовы вернуться на родину через пылающую мятежом Эритрею. Которая воспринималась как своеобразный тыл грядущей партизанской борьбы. 

Параллельно, в Европе и Соединенных Штатах верхушка ЭНОО разгоняла среди своих сторонников нарратив о необходимости подготовки для будущего возврата, который потребует не только организационных, но и некоторых боевых навыков. Из-за таких вот боевых настроений в период 71-73 годов диаспора эфиопских радикалов пережила бум увлечения карате. 

В общем и целом, ЭНОО оказалась гораздо более чувствительна к биению пульса эпохи. Хотя развитие революционного процесса в Эфиопии пошло совсем не так, как предполагали деятели алжирского центра, они, словно чувствуя ускорение темпа времени, впали в состояние какой-то стихийной гиперактивности, налаживая горизонтальные связи и пытаясь заручиться где можно и нельзя международной поддержкой. 

Тогда как их товарищи из Всеэфиопского Социалистического Движения, мягко сказать, вели себя куда более степенно. Именуя Народно-освободительную организацию «инфантильными левыми», стремящимися подстегнуть историю, превратить Эфиопию в “черный Вьетнам”, MEISON скептически оценивал возможность скорых перемен и уповал на длительную, и, по возможности как можно более незаметную рутинную политическую работу в диаспоре и на родине. Не отрицая метода вооружённой борьбы в принципе, члены MEISON намеревались для начала выстроить массовую базу, на которую эта борьба будет опираться. Тогда как ЭНОО планировала развивать оба этих направления параллельно друг другу. 

Один эпизод неплохо показывает, насколько по-разному оценивали грядущие перспективы два организационных центра эфиопской левой. 

В декабре 1973 года, буквально за несколько недель до начала стихийных волнений, ставших прологом к Эфиопской революции, в Западном Берлине произошла одна из последних встреч между двумя конкурирующими революционными главарями – Бэрхане Мэскелем и Хайле Фыдой. В процессе обсуждения ситуации в Эфиопии Бэрхане настаивал на том, что режим перешёл к усилению репрессий из-за своей слабости и эту слабость леворадикалы должны практически использовать, тогда как Фыда твёрдо заявил, что не может себе представить, что в ближайшие 25 лет в стране что-то изменится, а имперский режим, используя репрессии и маневрируя между двух мировых лагерей, ещё долго будет портить нервы несчастному эфиопскому народу. 

В таком вот положении находилась эфиопская левая в преддверии стихийных революционных событий 1974 года. Несмотря на безостановочную революционную риторику и громкие призывы, для обоих полюсов эти события стали полной неожиданностью. Ни те, ни другие не были готовы к масштабным, быстрым и радикальным переменам в собственной стране. 

Хотя те, кто выступал с позиций, именуемых мелкобуржуазным радикализмом, в этой новой ситуации находились в более выигрышном положении, нежели те, кто делал ставку на медленное поступательное развитие. У первых, по крайней мере, уже был в наличии кадровый состав, готовый рвануть на родину по первому же сигналу, тогда как вторые таким резервом не обладали. 

В любом случае, эфиопские левые с большим удивлением восприняли начавшиеся на родине в феврале 1974 года волнения, явно перерастающие в нечто бóльшее, чем просто стихийный протест против беспросветной жизни. То, чего левые так долго ждали и о чем так много говорили, разворачивалось без их участия. Пришло время в быстром темпе паковать чемоданы и возвращаться домой для того, чтобы попытаться направить гигантскую волну народного гнева в нужном направлении.