Красные нацисты/Коричневые большевики

 

Мало кому известно о том, что в начале 30-х годов в Германии наблюдался процесс массовой трансформации коммунистов в нацистов. Марксистский агитпроп и левая историография этот деликатный момент обделяют вниманием, однако явление это было столь масштабным, что в обывательской среде возникло даже полушутливое обозначение для переметнувшихся в ряды НСДАП коммунистов - “наци-бифштекс” (Rindersteak-Nazi), коричневые снаружи, красные внутри.

Рудольф Дильс, первый руководитель гестапо, подсчитал, что в берлинском отделении партийных штурмовых отрядов СА на момент 1934 года более 70% новобранцев составляли бывшие коммунисты. Если до середины 1933 года отбор в СА был достаточно строгим, то впоследствии, как указывал Дильс, в ряды штурмовиков переходили целые отделения “Союза красных фронтовиков”, боевой организации КПГ, ранее занимавшейся уличными атаками на нацистов и охраной коммунистических демонстраций.

Хотя цифры Дильса касаются только столичной секции и кажутся преувеличенными, его подчиненный Ганс Гизевиус в свою очередь подтверждал, что треть всего немецкого состава СА в 1933 году составляли выходцы из КПГ. Функционеры коммунистического “Боевого союза за красный спорт” (Rotsport) в своих отчетах писали о 20%, тогда как внутренняя служба безопасности самой СА называла цифру в 55% бывших коммунистов и социалистов среди всех новобранцев. В любом случае, многочисленные документальные свидетельства с обеих сторон подтверждают значительное присутствие коммунистов в нацистских Штурмовых отрядах в период 1932-35 гг. Причем в некоторых случаях такие бывшие члены КПГ занимали средние и даже руководящие посты, организуя подавление антинацистской же оппозиции.

Молниеносный рост СА (с 400 тысяч в 1932 до почти 3 миллионов к концу 1934) и массовое вовлечение в структуру бывших левых, несущих с собой революционное брожение, всерьёз взволновало верхушку нацистской партии и лично Гитлера, который в течение 1933 года издал ряд постановлений с целью фильтрации новобранцев и недопущения распространения радикальных “красно-коричневых” идей внутри штурмовых отрядов. В некотором смысле беспокойство нацистских вождей по поводу “коммунистического” влияния внутри СА стало дополнительным поводом к проведению знаменитой “Ночи длинных ножей” 30 июня 1934 года: расправе над “нелояльными” главарями штурмовых отрядов во главе с Эрнстом Рёмом, якобы готовивших путч против верхушки НСДАП.

Причин столь массового “грехопадения” немецких коммунистов в объятия нацизма было несколько.

I

Во-первых, этому способствовал тактический курс самих коммунистов, которые, в условиях подъёма немецкого национализма, попытались использовать его в своих интересах.

Еще в 1923 году, на фоне оккупации Рурской области франко-бельгийскими войсками, когда все немецкое общество обуял страшный шовинизм, КПГ попыталась использовать политическую конъюнктуру, выбрасывая в массы призывы к сопротивлению французской оккупации и борьбе с унизительным для Германии Версальским договором, рассчитывая таким образом найти путь к сердцам представителей среднего и значительной части рабочего класса, которые были подвержены реваншистским настроениям. Правда краткосрочный “курс Шлагетера” (Лео Шлагетер - немецкий ультраправый, расстрелянный французами за ряд диверсий в Рурской области), направленный на “перехват повестки” у правых националистов, не дал КПГ ничего, кроме внутреннего смятения и распространения в рядах самих коммунистов смутных “национал-коммунистических” идей о первоочередности национального освобождения перед социальным.

Следующий поворот к национализму был совершен в 1930 году, когда КПГ приняла “Программную декларацию национального и социального освобождения немецкого народа”, в которой на первый план опять же была выведена цель национального освобождения Германии. Несмотря на то, что национал-революционная программа КПГ была направлена не только против Версальского договора и наложенных им на Германию ограничений и репараций (выплаты которых в условиях мировой депрессии ложились тяжелым бременем на плечи народа), но и против немецкой же буржуазии, перекладывающей тяжесть кризиса на трудящихся, в обстановке охватившего страну националистического безумия ориентиры коммунистов для большинства обывателей уже мало чем отличались от социальной демагогии, которую в тот же момент широко развернула НСДАП, породившая в своих рядах достаточно мощный уклон к “коричневому большевизму”.

Помимо этого, яркой чертой, роднившей коммунистов и нацистов, и отличающей их от социал-демократов, было общее презрение к “буржуазной демократии” Веймара, которая ведет страну к гибели и разложению. 

Понятно, что коммунисты и нацисты атаковали парламентаризм с разных сторон (одни требовали диктатуры пролетариата, другие - националистической диктатуры), но, опять же, в контексте общественной истерии, эти вроде бы принципиальные расхождения для многих людей были лишь незначительной деталью, потому что конечные цели тех и других были весьма похожи: возвращение Германии утраченного национального величия, наказание богачей и “плутократов”,  благополучие трудовых секторов общества.

Не приходится поэтому удивляться, что в период 1930-31 немало членов НСДАП перешло в КПГ. Наиболее известным из таких перебезчиков был лейтенант Рихард Шерингер; старый национал-социалист и фрейкоровец, осужденный в 1930 году за подготовку восстания частей рейхсвера против республики, проникшийся в тюрьме национал-революционными идеями КПГ. Заявление Шерингера о переходе в КПГ с призывом к другим нацистам поступать так же, зачитанное коммунистическим депутатом рейхстага Гансом Киппенбергером в марте 1931, послужило примером для подражания для многих радикальных нацистов. 

Рихард Шерингер во время процесса в Лейпциге. 1930

Стоит отметить, что помилованный в 1933 году “наци-коммунист” Шерингер спокойно жил на своей ферме в Ингольштадте вплоть до 1940 года, пока не был призван в армию, в составе которой сражался как на Западном, так и на Восточном фронтах, оставаясь при этом коммунистом. В 1945 он полностью восстановил свое членство в вышедшей из подполья КПГ (уже в ФРГ), приняв участие даже в разработке “Программы национального воссоединения Германии” (1952), …в которой вновь зазвучали подзабытые с 1930 года тезисы о “рабстве немцев” под пятой американских, английских и французских империалистов, о борьбе империалистов с немецкой национальной культурой и великим прошлым, о необходимости национального освобождения и т.д.

Вместе с тем, в тот же момент шел обратный процесс перехода коммунистов в СА: социал-демократ Альберт Гжезинский, возглавлявший столичную полицию в 1930-32 гг., указывал, что в 1932 году (т.е. еще до прихода Гитлера к власти) около 30% берлинских штурмовиков были выходцами из КПГ.

Как бы то ни было, стремление КПГ оторвать от нацизма часть людей с помощью использования близкой к нацизму риторики, победить правых их же собственным оружием, порождало идейную путаницу как в рядах рабочего класса, - для которого, повторюсь, уже не было большой разницы между нацистами и коммунистами, т.к. и те и эти кричали о “колониальном рабстве Германии”, о “западных империалистах” и необходимости “народной революции”, - так и в рядах самой КПГ. Которая, к слову, идейно была ослаблена тем, что в этот период от партии откололось значительное число кадров (объявленных позже, как можно догадаться, троцкистами и бухаринцами), раздраженных или недовольных проводимой линией.

II

Вторым фактором, содействующим перетеканию части коммунистического актива в нацистские штурмовые отряды являлось изрядное “полевение” самой нацистской структуры.

Прежде всего, националистическое немецкое движение, частью которого была НСДАП, никогда не было монолитным: здесь был собран целый калейдоскоп всевозможных тенденций - консервативная революция, клерикальный и монархический национализм, национал-большевизм, фёлькиш-народничество, национал-революционный радикализм, национал-либерализм, романтический национализм организаций Молодежного Бунда и т.д. Причем, почти все эти тенденции в большей или меньшей степени клонились к т.н. “немецкому социализму”, выведенному в качестве концепции одним из титанов движения “консервативной революции” Освальдом Шпенглером в 1919 году в книге “Пруссачество и социализм”.

Естественно, к марксистскому социализму “немецкий национальный социализм” имел мало отношения, представляя собой мутный концепт гармонично развивающегося “народного единства” (Volksgemeinschaft), однако размытые черты этой идеи позволяли левацким элементам немецкого национализма выносить за границы понятия “народ” капиталистических магнатов, “плутократов” и тому подобных “предателей нации”. Т.о. еще в 20-е годы внутри НСДАП тоже появилось довольно сильное “левое крыло” под руководством братьев Штрассер, причем старший Грегор с 1926 по 1930 занимал пост руководителя партийной пропаганды (его потом сменил некто Йозеф Геббельс).

Грегор Штрассер

Гитлер, не будучи никаким социалистом, тем не менее видел, насколько хорошо заходит социальная демагогия для популяризации НСДАП, и до какого-то момента не особо противился росту “красно-коричневых идей”, допуская очень широкие интерпретации “национал-социалистической революции”, заявленной в качестве партийной цели. В том числе и такие, где эгалитаристские левацкие требования борьбы с “bonzen” (толстосумами, капиталистами) достигали пика радикализма, переплетаясь с антисемитскими и великодержавными лозунгами, которые являлись неотъемлемой частью платформы НСДАП (от антисемитизма даже “левые нацисты” не отказывались никогда).

После прихода к власти Гитлера этот низовой “коричневый большевизм”, проявлявшийся как внутри СА, так и в Великогерманском молодежном Бунде (националистической конфедерации, конкурировавшей с Гитлерюгендом, которая почти в полном составе вошла в молодежное крыло НСДАП после своего запрета в июле 1933), обеспокоил нацистскую верхушку. Потому что внутри этих структур, сделавших так много для силового подавления коммунистов и социал-демократов, упорно распространялись надежды на “Вторую революцию”; социальную, которая должна последовать за “национальной революцией” Гитлера. И что хуже всего, сторонником этой “Второй революции” стал основатель и руководитель СА, старый и авторитетный нацист Эрнст Рём, под началом которого теперь была могучая, почти трёхмиллионная структура, пугавшая не только дружественных Гитлеру промышленников и капиталистов, но и верхушку вооруженных сил, не собирающуюся терпеть “параллельную армию” и её вождя, неоднократно критиковавшего “старых псов” из Рейхсвера.

Эрнст Рём

Тем временем, все чаще на улицах звучали лозунги против “красной и черной реакции”, все чаще штурмовики атаковали не только попрятавшихся коммунистов и социалистов, но и право-консервативных боевиков “Стального шлема”, “Вервольфа” (ассоциация бывших фрейкоровцев), “Молодежного немецкого ордена” (национал-либералы), полицию, даже армию. Недовольство “красно-коричневых” промедлениями Гитлера в деле развития “национальной революции” в сторону радикального “национального социализма” вылилось в период 1933-34 гг. в сотни больших и малых мятежей штурмовиков по всей стране. 

Именно этот факт стихийного разворота налево значительной части нацистов послужил массовому присоединению коммунистов к СА, в которой теперь, в условиях ликвидации КПГ, многие видели надежду на продолжение революции.

III

В-третьих, не самым значительным, но немаловажным фактором присоединения отдельных сознательных коммунистов к Штурмовым отрядам, являлась хитроумная “тактика троянского коня”, с помощью которой коммунисты хотели довести “левый дискурс” внутри нацистского лагеря до точки кипения, настроив “революционные” низы против реакционных верхов.

В этом своём намерении коммунисты не были одинокими: точно такую же тактику в тот же самый момент проповедовал и “Черный Фронт” Отто Штрассера (отколовшаяся от НСДАП еще в 1930 группа крайне левых национал-социалистов), и многочисленные организации Молодежного Бунда, включенные в Гитлерюгенд. Все они уповали на возможность “продолжения революции”, на навязывание нацистским структурам собственного курса.

Отто Штрассер

В случае же с КПГ, эти настроения зиждились на взглядах ультралевого председателя ЦК партии Эрнста Тельмана, который рассматривал приход к власти нацистов как проявление слабости капитализма, как временное явление, после которого Германия буквально обречена на пролетарскую революцию. Поэтому, несмотря на погром, учиненный нацистами над Коммунистической Партией в 1933, пламенные антифашисты видели в растущем недовольстве штурмовиков первые искорки грядущей социалистического пожара. Которые конечно же нужно раздувать.

Т.о. коммунисты принялись закидывать Штурмовые отряды и Гитлерюгенд пропагандистскими материалами, - часто публикуемыми от имени “оппозиционных групп СА”, - в которых критиковался разворот Гитлера и верхушки НСДАП в сторону консерваторов и толстосумов и звучали призывы к продолжению национальной революции вплоть до полной ликвидации капиталистов.

Даже после “Ночи длинных ножей”, когда Гитлер осуществил радикальную чистку против своих противников (убив, в числе прочих, и Эрнста Рёма и Грегора Штрассера), начав процесс обуздания “красно-коричневой” вольницы, коммунисты продолжали выпускать воззвания к штурмовикам, узрев в “предательском ударе в спину” начало следующего этапа революции и оптимистично предвещая скорый финал “переходного правительства” Гитлера.

На самом деле, чистки лета 1934 стали началом не революции, а тоталитарной диктатуры, которая, уничтожив своих соперников слева (социалистов и коммунистов), теперь консолидировала политическую монополию, уничтожая противников справа (нацистских радикалов). 

Что касается самой тактики воздействия коммунистов на нацистские структуры, то КПГ не достигла в этом каких-либо успехов. Разочарование ходом революции среди старых штурмовиков-фанатиков привело их отнюдь не к коммунистам, которые из подполья продолжали взывать к радикальному социализму, а к уходу из активной политической жизни, алкоголизму и самоубийствам. Короче говоря, с отчаявшимися нацистскими штурмовиками, уверовавшими в радикальную национальную революцию, после 1934 года случилось то же самое, что и со многими русскими коммунистами эпохи Гражданской войны, обескураженными бюрократизацией большевистской партии-государства и возвратом к капитализму эпохи НЭПа: они погрузились в тяжелую социальную апатию и уже не хотели ничего.

Кроме того, после 1934 года нацистские структуры стали наполняться людьми, которые вообще не интересовались политикой и вступали в партию и её массовые организации либо из карьеристских побуждений, либо (чаще всего) по принуждению самого государства. Таким образом, добровольческое политическое ополчение, каким СА была в 20-30-е, в годы Kampfzeit (т.е. в “эпоху борьбы”), к 1934-36 превратилось в бюрократизированный и лишенный всякой низовой энергии инструмент корпоративного контроля партии-государства над обществом, где любая критика верхов была полностью запрещена, царило доносительство и интриги, а разговоры о сущности “национального социализма” пресекались. 

Консолидация политического контроля над массами вкупе с бюрократизацией и растворением старых радикалов в массе аполитичных и равнодушных к нацизму новобранцев, привело к очень быстрому разложению “красно-коричневой” оппозиции внутри НСДАП.  Те немногие, кто продолжал все ещё призывать к радикальной “Второй революции” и проклинать Гитлера (штрассеровцы из “Черного фронта”, национал-большевики, члены поглощенного Гитлерюгендом Молодежного бунда), вынуждены были в конечном итоге либо отправляться в изгнание, либо садиться в тюрьмы. 

Коммунисты же некоторое время продолжали еще руководствоваться своими фантазиями насчет “развития революционного процесса”, но репрессии, социальная депрессия и успехи государственной пропаганды к 1935 году низвели влияние КПГ в Германии практически до нуля.